Эта ночь непоправима,

      А у вас еще светло!

      У ворот Ерусалима

      Солнце черное взошло.

      Солнце желтое страшнее –

      Баю-баюшки-баю –

      В светлом храме иудеи

      Хоронили мать мою.

      Благодати не имея

      И священства лишены,

      В светлом храме иудеи

      Отпевали прах жены.

      И над матерью звенели

      Голоса израильтян.

      Я проснулся в колыбели,

      Черным солнцем осиян.

      Собирались эллины войною

      На прелестный остров Саламин –

      Он, отторгнут вражеской рукою,

      Виден был из гавани Афин.

      А теперь друзья-островитяне

      Снаряжают наши корабли –

      Не любили раньше англичане

      Европейской сладостной земли.

      О Европа, новая Эллада,

      Охраняй Акрополь и Пирей!

      Нам подарков с острова не надо –

      Целый лес незваных кораблей.

      Когда, соломинка, не спишь в огромной спальне

      И ждешь, бессонная, чтоб, важен и высок,

      Спокойной тяжестью – что может быть печальней –

      На веки чуткие спустился потолок,

      Соломка звонкая, соломинка сухая,

      Всю смерть ты выпила и сделалась нежней,

      Сломалась милая соломка неживая,

      Не Саломея, нет, соломинка скорей.

      В часы бессонницы предметы тяжелее,

      Как будто меньше их – такая тишина, –

      Мерцают в зеркале подушки, чуть белея,

      И в круглом омуте кровать отражена.

      Нет, не соломинка в торжественном атласе,

      В огромной комнате над черною Невой,

      Двенадцать месяцев поют о смертном часе,

      Струится в воздухе лед бледно-голубой.

      Декабрь торжественный струит свое дыханье,

      Как будто в комнате тяжелая Нева.

      Нет, не соломинка – Лигейя, умиранье, –

      Я научился вам, блаженные слова.

      Я научился вам, блаженные слова:

      Ленор, Соломинка, Лигейя, Серафита.

      В огромной комнате тяжелая Нева,

      И голубая кровь струится из гранита.

      Декабрь торжественный сияет над Невой.

      Двенадцать