Он сошел не в лучах огневого венца,

      Ты во мраке его не узнала лица,

      В тишине его голоса ты не слыхала.

      Было страшно и сладко, и много и мало.

      Было ль это свершенье священных надежд?

      Чьи-то руки коснулись пурпурных одежд,

      Чье-то тело коснулось бессильного тела,

      И в объятьях внезапных ты вся холодела,

      И не знала, где боль, и не знала, где стыд.

      Поцелуи томили окраску ланит,

      На руках колыхало объятье запястья,

      И страданья, сливаясь с безмерностью счастья,

      Повторялись и жгли, наполняя всю ночь…

      Ты не знала, когда удалился он прочь,

      Ты очнулась одна на таинственном ложе,

      В этой спальне глухой, на могилу похожей,

      Две лампады, горя, озаряли покой…

      В сердце – стыд, в мыслях – бред, в теле – зной.

      И, томясь отвращеньем иль чистой любовью,

      Ты смотрела на пояс, забрызганный кровью.

      И в то же утро солнце пронизало,

      Победное, губительный туман.

      Вода с полей, открыв посевы, спала.

      Опять спеша в родимый океан,

      В свое русло везде вошли потоки,

      И был весь мир лучами осиян.

      Жрецы богов, надменны и жестоки,

      Считали в храмах груды серебра

      И на камнях свои чертили строки;

      А люди, вопиявшие вчера,

      Несли свои благодаренья богу

      За то, что счастья вновь пришла пора.

      Толпа теснилась к царскому чертогу

      В желаньи видеть ту, что их спасла, —

      И деву Бэла вывели к порогу.

      Она была робка и не светла,

      Ее томили царские наряды,

      И лишь горела кос ее смола.

      Стремились к ней восторженные взгляды,

      Кричали все: «Тебя избрал сам Бэл!»

      А с крыши храма, там, где колоннады

      Скрывали дверь в святилище, смотрел

      Жрец младший Солнца. Пламенные очи

      Его – казались остриями стрел:

      Он вспоминал о тайнах грешной ночи.

      Когда впервые, в годы блага,

      Открылся мне священный мир

      И я со скал Архипелага

      Заслышал зов истлевших лир,

      Когда опять во мне возникла

      Вся рать, мутившая