Я в дощанике очнулся... Тишь и мрак... Лежу на дне,

      Хлещет мокрый снег да ливень по израненной спине.

      Тянет жилы, кости ноют... Тяжко! страх меня объял;

      Обезумев от страданий, я на Бога возроптал:

      «Горько мне, Отец небесный, я молиться не могу:

      Ты забыл меня, покинул, предал лютому врагу!

      Где найти мне суд и правду? Чем Христа я прогневил,

      И за что, за что я гибну?..» – так я, грешный, говорил.

      Вдруг на небе как-то чудно просветлело, и порой

      Словно ангельское пенье проносилось над землей...

      Веют крылья серафимов, и кадильницы звенят,

      Сквозь холодный дождь и вьюгу дышит теплый аромат.

      И светло в душе, и тихо: темной ночью, под дождем,

      Как дитя в спокойной люльке, – я в дощанике моем.

      Ты, Исусе мой сладчайший, муки в счастье превратил,

      Пристыдил меня любовью, окаянного простил!

      Хорошо мне, и не знаю – в небесах, или во мне —

      Словно ангельское пенье раздается в тишине.

      Это край счастливый. Горы там уходят в небеса,

      Их подножья осенили кедров темные леса.

      Там, посеянные Богом, разрослись в тиши долин

      Сладкий лук, чеснок и мята, и душистый розмарин.

      По скалам – орел да кречет, в мраке девственных лесов —

      Чернобурая лисица, стаи диких кабанов.

      Там и стерлядь, и осетры ходят густо под водой,

      Таймень жирная сверкает серебристой чешуей.

      Всё там есть, но все чужое, – люди, вера... И тоской

      Ноет сердце, вспоминая об отчизне дорогой.

      Повстречали мы однажды у Байкальских берегов

      Соболиную станицу наших русских земляков.

      Плачут миленькие, смотрят, не насмотрятся на нас,

      Обнимают и жалеют, подхватили мой карбас,

      И хлопочут, и смеются: каждый жизнь отдать готов;

      Привезли мне на телеге сорок свежих осетров.

      Вместе кашу заварили, пели песни за костром;

      На чужбине Русь святую поминали мы добром.

      В эту ночь, с улыбкой тихой, очи скорбные смежив,

      Засыпали мы под шорох золотых, родимых нив.

      Ты один, Владыка, знаешь, сколько мук я перенес:

      Хлеб не сладок был от горя, и вода – горька от слез.

      На Шаманских водопадах, на Тунгуске я тонул,

      Замерзал в сугробах, лямку с бурлаками я тянул.

      Без приюта, без одежды насыщался я порой

      То поганою кониной, то сосновою корой.

      Пять недель мы шли по Нерчи, пять недель – все голый лед.

      Деток с рухлядью в обозе лошаденка чуть везет.

      Мы с женою вслед за ними, убиваючись, идем;

      Скользко, ноги еле держат. Полумертвые бредем.

      Протопопица,