Серебряной каймой очерчен лик Мадонны

      В готическом окне, и радугой легло

      Мерцание луны на малахит колонны

      Сквозь разноцветное граненое стекло.

      Алтарь и дремлющий орган, и купол дальний —

      Погружены в таинственную мглу;

      Лишь край мозаики в тени исповедальни

      Лампаду отразил на мраморном полу.

      Седой монах, перебирая четки,

      Стоял задумчивый, внимательный и кроткий;

      И юноша пред ним колена преклонил;

      Потупив взор, он робко говорил:

      «Отец мой, грех – везде со мною:

      Он – в ласке горлиц под окном,

      Он – в играх мошек над водою,

      Он – в кипарисе молодом,

      Обвитом свежею лозою,

      Он – в каждом шорохе ночном,

      В словах молитв, в огне зарницы,

      Он – между строк священных книг,

      Он – в нежном пурпуре денницы

      И в жгучей боли от вериг...

      Порою череп брал я в руки,

      Чтоб запах тленья и могил,

      Чтоб холод смерти утолил

      Мои недремлющие муки.

      Но все напрасно: голова

      В чаду кружилась, кровь кипела,

      И греза на ухо мне пела

      Безумно нежные слова...

      Однажды – помню – я увидел,

      Уснув в горах на склоне дня, —

      Ту, что так страстно ненавидел,

      Что так измучила меня.

      Сверкало тело молодое,

      Как пена в сумрачных волнах,

      Все ослепительно нагое

      В темно-каштановых кудрях.

      Струились волны аромата...

      Лежал недвижим я, как труп.

      Улыбкой дерзких, влажных губ

      Она звала меня куда-то,

      Она звала меня с собой

      Под полог ночи голубой:

      «Отдашь ли мне ночное бденье,

      Труды, молитвы, дни поста

      И кровь распятого Христа,

      Отдашь ли вечность и спасенье —

      За поцелуй?..» И в тишине

      Звучало вновь: «Отдашь ли мне?..»

      Она смеялась