Испанская баллада. Лион Фейхтвангер
Читать онлайн книгу.
скажу, раз ты приказываешь, государь, – ответила она. – Мне не нравятся зеркала в аркадах. Мне не нравится видеть свое отражение, повторяемое каждым зеркалом, и становится немного не по себе, когда я смотрю и вижу перед собой тебя, и отца, и деревья, и водомет, но одновременно вижу и ваши отражения.
– Тогда уберем зеркала, – решил король.
Водворилось неловкое молчание. Они сидели на каменной скамье. Дон Альфонсо не смотрел на Ракель, однако видел ее отражения в зеркалах аркады. И пристально их разглядывал. Он видел ее как в первый раз. Так вот она какая – бойкая и задумчивая, знающая и наивная, гораздо моложе, чем он, и гораздо старше. Спроси его кто две недели назад, в Бургосе, думал ли он о ней все это время, он с чистой совестью ответил бы: нет. Но это было бы ложью – он так и не смог вытравить ее из сердца.
Изучающим взором он продолжал разглядывать ее в зеркале. Худенькое лицо с большими голубовато-серыми глазами, смотревшими из-под черных прядей волос, казалось чистосердечным, немного детским, но за невысоким лбом наверняка скрываются разные соблазнительные мысли. Нехорошо, что в сердце своем он не расставался с ней даже в Бургосе. «Алафиа – благословение и мир» – приветствовал его новый дворец, и все-таки нехорошо, что он затеял это переустройство. Попрекнувший его дон Мартин был прав: мусульманская роскошь не подобает христианскому рыцарю, особенно теперь, во время крестового похода.
Как-то раз дон Мартин растолковал ему, что переспать с обозной девкой – грех небольшой, с мусульманской пленницей – менее простительный, а с благородной дамой – еще менее простительный. Переспать с еврейкой наверняка тяжелее всех прочих грехов.
Донья Ракель первой прервала гнетущее молчание. Она старалась говорить весело:
– Позволь узнать, государь, какие стихи ты выберешь для фризов. С надписями дом преисполнится смысла. А какие письмена ты предпочтешь – латинские или арабские?
Дон Альфонсо размышлял сам с собой: «Ишь сколько в ней гонору! Ничем не смущается, гордится собой, своим умом и вкусом. Ну да ничего, я с ней совладаю. И пускай дон Мартин говорит что угодно. Когда-нибудь я все-таки отправлюсь в крестовый поход, и все грехи мне будут отпущены». Вслух он сказал:
– Думаю, госпожа моя, что не стоит мне выбирать стихи и не стоит решать, какие буквы здесь использовать – латинские, арабские или еврейские. – И обратился к Иегуде: – Позволь мне, мой эскривано, высказаться с той же откровенностью, с какой однажды высказалась донья Ракель в Бургосе. То, что вам удалось сделать, прекрасно и впечатляюще. Художники и знатоки вас похвалят. Только мне это все не нравится. Я говорю это вовсе не в укор. Напротив, я изумлен, как хорошо и быстро вы все выполнили. И ты будешь прав, если возразишь: «Ты сам мне так повелел, я всего лишь повиновался». Объясню тебе, в чем тут дело: когда я дал тебе повеление, мне хотелось, чтобы дворец стал как раз таким. Но теперь я долгое время провел в Бургосе, в моем старом суровом замке, в котором нашей донье Ракели показалось так неуютно. Зато сейчас мне неуютно в этом дворце.