Долой Рафаэля!

      Да здравствует Рубенс!

      Фонтаны форели,

      цветастая грубость!

      Здесь праздники в будни,

      арбы и арбузы.

      Торговки – как бубны,

      в браслетах и бусах.

      Индиго индеек.

      Вино и хурма.

      Ты нынче без денег?

      Пей задарма!

      Да здравствуют бабы,

      торговки салатом,

      под стать баобабам

      в четыре обхвата!

      Базары – пожары.

      Здесь огненно, молодо

      пылают загаром

      не руки, а золото.

      В них отблески масел

      и вин золотых.

      Да здравствует мастер,

      что выпишет их!

      Я сплавлю скважины замочные.

      Клевещущему – исполать.

      Все репутации подмочены.

      Трещи,

      трёхспальная кровать!

      У, сплетники! У, их рассказы!

      Люблю их царственные рты,

      их уши,

      точно унитазы,

      непогрешимы и чисты.

      И версии урчат отчаянно

      в лабораториях ушей,

      что кот на даче у Ошанина

      сожрал соседских голубей,

      что гражданина А. в редиске

      накрыли с балериной Б…

      Я жил тогда в Новосибирске

      в блистанье сплетен о тебе.

      Как пулемёты, телефоны

      меня косили наповал.

      И точно тенор – анемоны,

      я анонимки получал.

      Междугородные звонили.

      Их голос, пахнущий ванилью,

      шептал, что ты опять дуришь,

      что твой поклонник толст и рыж,

      что таешь, таешь льдышкой тонкой

      в пожатье пышущих ручищ…

      Я возвращался.

      На Волхонке

      лежали чёрные ручьи.

      И всё оказывалось шуткой,

      насквозь придуманной виной,

      и ты запахивала шубку

      и пахла снегом и весной.

      Так ложь становится гарантией

      твоей любви, твоей тоски…

      Орите, милые, горланьте!..

      Да здравствуют клеветники!

      Смакуйте! Дёргайтесь от тика!

      Но почему так страшно тихо?

      Тебя не судят, не винят,

      и телефоны не звонят…

      «Баллада? О точке?! О смертной пилюле?!»

      Балда!

      Вы забыли о пушкинской пуле!

      Что ветры свистали, как в дыры кларнетов,

      в пробитые головы лучших поэтов.

      Стрелою пронзив самодурство и свинство,

      к потомкам неслась траектория свиста!

      И не было точки. А было – начало.

      Мы в землю уходим, как в двери вокзала.

      И точка тоннеля, как дуло, черна…

      В бессмертье она?

      Иль в безвестность она?…

      Нет смерти. Нет точки. Есть путь пулевой —

      вторая проекция той же прямой.

      В природе по смете отсутствует точка.

      Мы будем бессмертны. И это – точно!