Ветер поэзии… Буря ли, лесоповал,

      смерч ли тунгусский сквозь пошлую нашу аскезу —

      словно прибой, он топтался, роился, взмывал

      зовом сирен или рвущей простор марсельезой.

      Что в тех словах… Ну, подумаешь, в рифму, в размер,

      или какая метафора втиснется сдуру.

      Ранние весны прошли… «Никаких полумер!

      Только позволь ее выпустить!» – выла цензура.

      Резали, жгли, запрещали… Тогда самиздат

      крался ночами, пророчески строки звучали.

      Ветер поэзии… Он проносился и над

      теми, что с воском в ушах – и к непрочным началам

      воли словесной хоть… Как прихотлива мечта:

      вдруг повенчали Петрарку свалявшимся лавром

      в прибранном Риме. Натужная слава, но та,

      к нам заглянув, подкосила беспечного мавра.

      Пуля нашла и второго, чей парус на час

      вырвался в море, играя измысленным светом.

      Той ворожбы до сих пор не утратил Кавказ,

      столько еще положив на распятье поэтов.

      Дальше ирония гуще: кто по лагерям,

      кто по чужбине, а кто задохнулся в молчанке.

      Ветер поэзии… Как же состарился храм,

      как обветшал – и знакомым Бутырке с Таганкой

      нечего делать. Какой теперь ямбам разбой —

      вата мещанства с головкой накрыла крамолу

      слова звенящего, даже великий изгой

      не разбудил. Не хватило и тут валидола…

      Как это вышло – могучую тягу снесло

      то ли в попсу, то ли в вязкую топь интернета.

      Ветер поэзии… Чайке сломали крыло,

      еле хромает на взморье – осталось хоть это.

      Старый Парнас без ревнителей вовсе угас,

      новому долго расти у облезлого края

      непониманья. Уж власть не пугается нас:

      нынче поэтов не трогают – их не читают.

      Дышащий космос качал и качал без корысти

      волны наитий святых сквозь магнитную пыль,

      толщи людские сновали с подобием истин,

      зыбкую муть превращая в такую же быль,

      свитки свои заполняла, смеясь, Каллиопа

      детской игрой за границы дерущихся стран,

      кто-то вещал о грядущем закате Европы,

      кто-то в Америку плыл, растолкав океан,

      Африка, даже проснувшись, блуждала в протоках

      гулкой эпохи, где годы слетают за миг —

      круг продвигался к истоку, набухнув Востоком

      в очередных декорациях книги из книг,

      той, что веками служила стеною и мыслью

      входа и выхода, пусть второпях, наугад,

      дерзкий народ препирался с растерянной высью,

      сам испытав, что поэзия выше, поэзия над

      временем и суетою царей и пророков,

      «Песнею песней» врываясь в нагаданный смог,

      что