Если ты повернешь,

      вдруг они повернут за тобою,

      вечность,

      тридцать секунд

      потеряв, чтоб понять.

      Да!

      Но ты еще жив

      И разодранный,

      страшный,

      молчащий,

      танк майора прорвался к реке.

      Да, пускай не стрелять.

      Только б в землю их вмять,

      только б чаще

      догонять их машины.

      Оставляя

      за собой

      скорлупу на песке.

      Майор срывает флягу с ремня.

      Воды больше нет.

      Ну и черт с ней!

      Он сжимает сожженный рот.

      В эту минуту победы

      больше нет

      ни тебя,

      ни меня,

      ни жажды,

      ни смерти,

      ничего,

      кроме – вперед!

      Вечер.

      Как далеко позади

      это поле сраженья, и слезы

      упоенья победой,

      и последнего залпа дымок,

      перевернутых пушек колеса,

      бегство

      тех, кто успел,

      и могилы

      тех, кто не смог.

      Обломок ротной трубы, не успевшей подать сигнал,

      бутылки из-под сакэ,

      солдатские ложки,

      рядом с телом хозяина вдавленный в землю журнал,

      где на залитой кровью обложке,

      как ни странно,

      по-прежнему

      нарисован храбрый отряд:

      солдаты идут в атаку,

      обгоняя друг друга,

      поручик с рукой на перевязи

      бежит впереди солдат,

      как флаг, поднимая веер,

      белый,

      с багровым кругом.

      После боя курили, сняв шлемы.

      Над головой

      был монгольский,

      зеленый

      с красным

      и черным

      закат.

      Был короткий отдых.

      И завтра опять бой,

      как вчера,

      и позавчера,

      и месяц назад.

      Но они говорили совсем не об этом.

      Чего ради

      повторять

      то, что известно,

      то, что опять начнется завтра с утра.

      Они говорили о доме,

      о маме,

      о какой-то Наде,

      говорили так, как будто они оттуда только вчера.

      Нет, неправда,

      к смерти привыкнуть нельзя.

      Но это еще не значит

      видеть ее во сне по ночам,

      думать о ней, открывая утром глаза,

      говорить о ней, поднося котелок к губам.

      И когда солдаты,

      которым завтра в бой,

      говорят не о торжестве идей,

      а, грустя, вспоминают