Чернила вышли в феврале.

      Я тихо плакал.

      Пурга мела по всей земле.

      И мишка – на пол.

      Свеча горела. Воск стекал,

      слезами капал.

      А мишка под столом искал —

      ах, где же лапа?

      Сплетенье душ, скрещенье лап —

      как было славно!

      Где Айболит, где Эскулап

      и Склиф подавно?

      Я мишку подниму: «Ну что?

      Что, милый мишка?».

      Закутаю в кашне, в пальто

      и вставлю в книжку.

      Пусть бьётся в форточку пурга,

      метёт порошей.

      Мне с мишкой дружба дорога.

      Ведь он хороший.

      Пусть у тех, чей медведь, будто грязь, на полу

      и с оторванной лапой в далёком углу,

      не к Аллаху душа устремится посмертно,

      а рассыплется в прах, превратится в золу.

      О, прелесть плюшевого мишки,

      как бог, хранящего мой сон.

      Любви прекрасные излишки —

      мне в унисон.

      Как дьявольски всё это было

      и что влекло,

      когда я мишку уронила

      себе назло?

      Лежит с оторванною лапой.

      а я – палач.

      И хоть слезами мир закапай,

      но, плачь, не плачь

      а ход вещей не повернётся

      наоборот.

      Уже, как тать, к нему крадётся

      сибирский кот

      В последний миг – откуда сила? —

      хвать и в кровать.

      Побеждена иль победила?

      Да наплевать!

      Любовью к мишке дорожите,

      вдвойне учитесь дорожить,

      и на руках его держите,

      чтобы на пол не уронить.

      Любить – не спать в одной постели,

      в четыре дырочки сопеть,

      а жить, чтоб на любимом теле

      любимом лапам уцелеть.

      Я б любила вас так-то и так-то,

      этак тоже и наоборот,

      не сбиваясь с прекрасного такта

      на занудливый автопилот,

      без оглядки и пауз, антракта,

      перепутав закат и восход…

      Но стоит между нами де-факто,

      как де-юре закрытых ворот.