И снова,

                  грудь обнажая зарядам,

      плывя по веснам,

                  пробиваясь в зиме,

      армия за армией,

                  ряд за рядом

      заливают мили земель.

      Разгорается.

                  Новых из дубров волок.

      Огня пентаграмма в пороге луга.

      Молниями колючих проволок

      сожраны сожженные в уголь.

      Батареи добела раскалили жару.

      Прыгают по трупам городов и сел.

      Медными мордами жрут

                              всё.

      Огневержец!

                Где не найдешь, карая!

      Впутаюсь ракете,

                  в небо вбегу —

      с неба,

                  красная,

                              рдея у края,

      кровь Пегу.

      И тверди,

                  и воды,

                              и воздух взрыт.

      Куда направлю опромети шаг?

      Уже обезумевшая,

                  уже навзрыд,

      вырываясь, молит душа:

      «Война!

                  Довольно!

                              Уйми ты их!

      Уже на земле голо».

      Метнулись гонимые разбегом убитые,

      и еще

                  минуту

                              бегут без голов.

      А над всем этим

                  дьявол

                              зарево зевот дымит.

      Это в созвездии железнодорожных линий

      стоит

      озаренное пороховыми заводами

                              небо в Берлине.

      Никому не ведомо,

                  дни ли,

                              годы ли,

      с тех пор как на поле

      первую кровь войне отдали,

      в чашу земли сцедив по капле.

      Одинаково —

            камень,

                  болото,

                         халупа ли,

      человечьей кровищей вымочили весь его.

      Везде

                  шаги

                              одинаково хлюпали,

      меся дымящееся мира месиво.

      В Ростове

                  рабочий

                              в праздничный отдых

      захотел

                  воды для самовара выжать, —

      и отшатнулся:

                  во всех водопроводах

                              сочилась та же рыжая жижа.

      В телеграфах надрывались машины Морзе.

      Орали городам об юных они.

      Где-то

                  на Ваганькове

                              могильщик заерзал.

      Двинулись факельщики в хмуром Мюнхене.

      В широко развороченную рану полка

      раскаленную лапу всунули