Его рука на груди обнаженной:

      Для стен слоновой кости – злой таран.

      Под нею сердце – только осажденный

      Безумно бьется до смертельных ран.

      Рука сильна. О, яростный тиран!

      Войти он глубже хочет… глух к пощаде…

      Хотя бы брешь пришлось пробить в ограде.

      Его герольд язык трубит призывно:

      «Переговор!» Она, полумертва,

      Над простыней свой подбородок дивный

      Приподняла и, вся дрожа, едва

      Произнесла прерывисто слова:

      Зачем он здесь? Как смел он в час полночный

      Явиться к ней с надеждою порочной?

      «Румянец твой так нежен, – ей открыто

      Он говорит, – что лилии бледны

      От зависти и розы смущены.

      Он оправданье страсти и защита,

      Он знамя мне для пламенной войны.

      О, крепость с неприступными стенами,

      Ты предана твоими же глазами!

      Я все сказал. Зачем роптать упорно!

      Тебе краса служила западней.

      Моей любви должна ты быть покорна.

      Она тебя для радости земной

      Мне отдала. Я грежу ей одной.

      Уж совесть пыл желания гасила, —

      Твоя краса все снова оживила.

      Предвижу я все беды покушенья:

      С шипами роза пышная цветет,

      Повсюду жало охраняет мед.

      Все доводы дало мне размышленье,

      Но воля им не внемлет и влечет.

      У воли есть для красоты лишь зренье,

      Закон и долг – ничто для вожделенья.

      Я в глубине души моей измерил

      Всю бездну зла, позора и стыда.

      Но где страстей бушующих узда?

      Бессилен тот, кто страсти сердце вверил.

      Возмездье мне – презренье и вражда.

      Но как мое стремленье ни позорно,

      Я выполнить решил его упорно».

      Сказал, и римский меч взвился высоко,

      Как над совою сокол, и покрыл

      Холодной тенью жертву, и грозил

      Вонзить в нее согнутый клюв жестоко,

      Когда она поднимется. Без сил

      Внимала птичка клекоту злодея,

      Под злым мечом от ужаса бледнея.

      «Лукреция! Ты дашь мне наслажденье.

      Откажешь – силу я употреблю.

      Я, взяв тебя, убью, и умерщвлю

      Бесславного раба, и ради мщенья

      К тебе в объятья мертвые свалю,

      Чтоб уничтожить с жизнью знамя чести,

      И поклянусь, что вас застал я вместе.

      Твой муж тогда, все переживши, станет

      Пятном для глаз, мишенью для острот.

      Твоих родных позор твой в сердца ранит,

      Без имени потомство возрастет,

      Презренное, твой образ проклянет,

      И мнимый грех толпе мальчишек звонкой

      Надолго станет злою побасенкой.

      Но уступи – и я твой