Привязанный к стволу уздой твоею,

      Стоял он, как наказанный холоп,

      Но, увидав подругу, выгнул шею,

      Махнул хвостом и бросился в галоп,

                  Ременный повод обрывая с ходу,

                  Почуя вожделенную свободу.

      Кто, милую узрев перед собой

      На посрамленной белизне постели,

      Не возжелает, взор насытя свой,

      Насытить и уста? О, неужели

                  Столь робок он, что и в холодный год

                  Замерзнет, но к огню не подойдет?

      Так не вини же скакуна напрасно,

      Строптивый мальчик, но усвой урок,

      Как пользоваться юностью прекрасной;

      Его пример тебе да будет впрок.

                  Учись любви! Познать ее несложно;

                  Познав же, разучиться невозможно.

      «Не ведаю и ведать не хочу! —

      Он отвечал. – Куда милей охота

      На кабана; мне это по плечу.

      Любовь же – непомерная забота,

                  Смерть заживо, как люди говорят,

                  Восторг и горе, небеса и ад.

      Кто ходит в неотделанном кафтане?

      Срывает впопыхах зеленый плод?

      Когда растенье теребить заране,

      Оно увянет, а не расцветет.

                  Коль жеребенка оседлать до срока,

                  Не выйдет из коня большого прока.

      Ты штурмом не добьешься ничего;

      Не надо жать ладонь – что за нелепость!

      Сними осаду с сердца моего.

      Для страсти неприступна эта крепость.

                  Слабо твое искусство в этот раз —

                  Подкопы лести и бомбарды глаз».

      «Как? Ты умеешь быть красноречивым? —

      Воскликнула она. – О горе мне!

      Твой голос, вопреки словам бранчливым,

      Как зов сирен, томит меня вдвойне:

                  Укор певучий, распря слов и звука,

                  Для слуха музыка, для сердца мука.

      Будь я слепа, один бы голос твой

      Меня влюбил в невидимое тело;

      Будь я глуха, – узрев тебя впервой,

      Я б на других смотреть не захотела;

                  Будь мой удел – и тишина, и мгла,

                  Я кожей бы любить тебя могла.

      А если бы исчезло осязанье,

      И слух, и зренье (так вообразим!)

      И мне осталось только обонянье,

      Ты не был бы прохладнее любим:

                  Я бы дышала аурой пьянящей,

                  Из этих уст желанных исходящей.

      О, что за пир устроить мог бы Вкус,

      Когда бы он, как пестун и питатель

      Всех прочих чувств, призвал бы их в союз

      И повелел, веселья председатель,

                  Изгнать Печаль и запереть замок,

                  Чтоб Ревность не проникла за порог!»

      И вновь раскрылись пурпурные створы,

      Готовя выход взвихренным речам, —

      Как рдяно-облачный