Еще далёко асфоделей

      Прозрачно-серая весна,

      Пока еще на самом деле

      Шуршит песок, кипит волна.

      Но здесь душа моя вступает,

      Как Персефона, в легкий круг;

      И в царстве мертвых не бывает

      Прелестных, загорелых рук.

      Зачем же лодке доверяем

      Мы тяжесть урны гробовой

      И праздник черных роз свершаем

      Над аметистовой водой?

      Туда душа моя стремится,

      За мыс туманный Меганом,

      И черный парус возвратится

      Оттуда после похорон!

      Как быстро тучи пробегают

      Неосвещенною грядой,

      И хлопья черных роз летают

      Под этой ветряной луной.

      И, птица смерти и рыданья,

      Влачится траурной каймой

      Огромный флаг воспоминанья

      За кипарисною кормой.

      И раскрывается с шуршаньем

      Печальный веер прошлых лет —

      Туда, где с темным содроганьем

      В песок зарылся амулет;

      Туда душа моя стремится,

      За мыс туманный Меганом,

      И черный парус возвратится

      Оттуда после похорон!

      Среди священников левитом молодым

      На страже утренней он долго оставался.

      Ночь иудейская сгущалася над ним,

      И храм разрушенный угрюмо созидался.

      Он говорил: «Небес тревожна желтизна.

      Уж над Евфратом ночь, бегите, иереи!»

      А старцы думали: не наша в том вина;

      Се черно-желтый свет, се радость Иудеи.

      Он с нами был, когда, на берегу ручья,

      Мы в драгоценный лен Субботу пеленали

      И семисвещником тяжелым освещали

      Ерусалима ночь и чад небытия.

      Твое чудесное произношенье —

      Горячий посвист хищных птиц;

      Скажу ль: живое впечатленье

      Каких-то шелковых зарниц.

      «Что» – голова отяжелела.

      «Цо» – это я тебя зову!

      И далеко прошелестело:

      Я тоже на земле живу.

      Пусть говорят: любовь крылата,

      Смерть окрыленнее стократ;

      Еще душа борьбой объята,

      А наши губы к ней летят.

      И столько воздуха и шелка

      И ветра в шепоте твоем,

      И, как слепые, ночью долгой

      Мы смесь бессолнечную пьем.

      Что поют часы-кузнечик,

      Лихорадка шелестит,

      И шуршит сухая печка —

      Это