Слышу, слышу ранний лед,

      Шелестящий под мостами,

      Вспоминаю, как плывет

      Светлый хмель над головами.

      С черствых лестниц, с площадей

      С угловатыми дворцами

      Круг Флоренции своей

      Алигьери пел мощней

      Утомленными губами.

      Так гранит зернистый тот

      Тень моя грызет очами,

      Видит ночью ряд колод,

      Днем казавшихся домами,

      Или тень баклуши бьет

      И позевывает с вами,

      Иль шумит среди людей,

      Греясь их вином и небом,

      И несладким кормит хлебом

      Неотвязных лебедей…

      Люблю морозное дыханье

      И пара зимнего признанье:

      Я – это я; явь – это явь…

      И мальчик, красный, как фонарик,

      Своих салазок государик

      И заправила, мчится вплавь.

      И я – в размолвке с миром, с волей –

      Заразе саночек мирволю –

      В сребристых скобках, в бахромах –

      И век бы падал векши легче

      И легче векши к мягкой речке –

      Полнеба в валенках, в ногах…

      Как женственное серебро горит,

      Что с окисью и примесью боролось,

      И тихая работа серебрит

      Железный плуг и песнотворца голос.

      Средь народного шума и спеха,

      На вокзалах и пристанях,

      Смотрит века могучая веха

      И бровей начинается взмах.

      Я узнал, он узнал, ты узнала,

      А потом куда хочешь влеки –

      В говорливые дебри вокзала,

      В ожиданья у мощной реки.

      Далеко теперь та стоянка,

      Тот с водой кипяченой бак,

      На цепочке кружка-жестянка

      И глаза застилавший мрак.

      Шла пермяцкого говора сила,

      Пассажирская шла борьба,

      И ласкала меня и сверлила

      Со стены этих глаз журьба.

      Много скрыто дел предстоящих

      В наших летчиках и жнецах,

      И в товарищах реках и чащах,

      И в товарищах городах…

      Не припомнить того, что было:

      Губы жарки, слова черствы –

      Занавеску белую било,

      Несся шум железной листвы…

      А на деле-то было тихо,

      Только шел пароход по реке,

      Да за кедром цвела гречиха,

      Рыба шла на речном говорке…

      И к нему – в его сердцевину –

      Я без пропуска в Кремль вошел,

      Разорвав расстояний холстину,

      Головою повинной тяжел…