Помню, было мне семь лет,

      Мама

      Подарила велик мне,

      «Каму»,

      В масле весь и со звонком —

      Что ты! —

      Новый велик у меня, с катафотом!

      И я стал среди больших —

      Равным!

      И мужские на локтях

      Травмы —

      Всем на зависть пацанам

      Прочим…

      Я на велике с утра и до ночи!

      Говорил я: «нипеля»,

      «Цепка»,

      И трещала в колесе

      Щепка,

      Прямо в ванной мыл его,

      Дома,

      Мазал велик каждый день солидолом.

      Что мне «Школьник» и «Урал»

      (Рама!) —

      Лучше в мире не найти

      «Камы»!

      На четвертый свой этаж

      Велик

      На руках таскал я сам, еле-еле!

      …Но однажды, среди дня

      Прямо,

      Кто-то взял – обворовал

      «Каму».

      Как хватило у него

      Духу?

      Все барашки открутил и сидуху.

      Как я плакал-горевал,

      Бедный…

      С той поры прошло лет сто,

      Верно.

      Нету велика. Жена.

      Скука.

      До сих пор ведь не простил я ту суку.

      Уходя по гонобобель

      с небольшим, на час, лукошком —

      заверни в клеёнку карту,

      соль возьми, котёл и спички;

      крепко-накрепко избу запри —

      и каждое окошко

      закрести, заговори —

      как будто к чёрту на кулички

      ты уходишь на полжизни;

      кто расскажет, где придётся

      шастать – ёрзая душою,

      заражённой звёздным зудом,

      по планете; с кем приспичит

      коротать солёным пудом

      нескончаемые зимы;

      и когда идти – на вёслах,

      на ходулях, под сурдинку,

      по башкам, на вы, на помощь;

      поперёк земной орбиты,

      перепутав полдень, полночь;

      по пещерам и сквозь грозы,

      по пустыне и на льдине…

      Уходя по гонобобель,

      не забудь о карабине.

      Воздух вспух – и ринулся вон;

      лес, разноголовьем косматым

      шевеля, рванину ворон

      в пламенные угли заката

      сбросил; и наполнился ветер

      шумом и сверканием листьев,

      вперемешку; и в пересвисте

      проводов рассыпался веер

      искр; и над неистовым лесом,

      где клубилась грозная сила,

      вдруг свилась и книзу, отвесно,

      треснула слепящая жила;

      И… Прошло! Прошло стороной!

      Лишь ошеломлённые избы

      прошептали: «Боже ты мой…» —

      и глядят с немой укоризной.

      …И там, где нет ноге моей

      земли почувствовать опору

      пустого места, и то в гору

      уводят россыпи камней,

      а то в дремучие долины

      по склонам катятся ручьи,

      швыряя камни; где лучи

      на перекрестьях троп звериных

      сквозь кроны воткнуты во тьму

      глазниц белеющих скелетов;

      где растопить не может лето

      в ущельях снег и потому

      уходит снова стороною,

      ничто не требуя взамен;

      и остаётся вновь зиме

      кружить над строгою страною

      и кутать грозные хребты

      в свои торжественные шубы,

      рядить в парадные тулупы

      кедровой