Передо мной стоит малой

      И говорит, блестя соплёй:

      – Эй, ёптель, угости-ка сигаретой!

      – А ты не мал? – Ты чё, блатной? —

      Плюёт малой. – Да нет, родной.

      Я не блатной, но сигареты нету.

      Малой живёт вдвоём с отцом,

      Отец бухает и спецом —

      Проходчиком колымит по сезону.

      И хоть он ходит молодцом,

      Конец не сходится с концом.

      А деда привезли сюда на зону.

      И дед был тоже не блатной,

      Он загремел по бытовой,

      Зашёл в барак, ему: «А ну-ка, фраер,

      Давай махорочку, чудной!»

      А он им: «Сёдня выходной»

      Его и запинали за сараем.

      Но он поправился. Потом

      Амнистия. Поставил дом

      Недалеко, не мудрствуя лукаво.

      С женой, скотом и животом

      Прожил. И умер. Но притом

      Себе потомка вырастил на славу.

      Теперь потомок наравне

      С отцом, на той же глубине,

      Ворочает каменьями всё лето.

      А сын потомка в ноги мне

      Опять плюёт. И в стороне

      Закуривает, сука, сигарету.

      Я куплю себе всё купе —

      И поеду вот так на юг.

      Чтоб в вагонной не преть толпе,

      Не бояться детей и ворюг.

      И меня назовут «буржуй»,

      А скорее – «Такой урод!».

      А я даже в сортир не схожу,

      Не хочу я ходить в народ.

      Всё равно человек – один,

      Хоть обнимется весь вагон.

      И всё дальше край холодин —

      С перегона на перегон.

      Снилось мне, что я иду по дну,

      Что вдыхаю пасмурную воду,

      Как туман в октябрьскую погоду,

      На земле, которой не верну.

      Озираясь в поиске людей,

      Вижу рыб, скрывающих зевоту.

      Будто знают рыбы – никого тут,

      Им вода в две стороны видней.

      И они не плавают за мной,

      И из рук моих не ускользают.

      Будто рыбы всё на свете знают,

      Будто я им тоже не впервой.

      Я помню, хариус коптился —

      И белый дым лежал огромно,

      А с облаков срывались птицы,

      А из реки кивали брёвна,

      И лето, в скомканной зевоте,

      На крыши прыскало из нёба,

      И люди в сонном самолёте

      На рыбный дым глядели в оба,

      Твердя в тревоге и печали:

      «Горят, горят леса отчизны!»

      Но, засыпая, улетали;

      И