Мне жаловался Пушкин, что два раза

      Просил царя через его министров

      Дать отпуск, только каждый раз в ответ

      Он получал решительное нет.

      – И что теперь? – спросил я у поэта.

      – И что теперь? Да напишу я прямо

      Царю на Зимний, что на берегу

      Реки Невы, напротив крепость дремлет

      И тяжкий купол над собой подъемлет,

      А люди Петропавловской зовут.

      А сам возьму-ка тросточку да шляпу

      Да и махну хотя б в Константинополь,

      Поскольку Русь мне стала поперек.

      – Мой друг, но это родина твоя.

      – Где хорошо нам – там отчизна наша.

      Лишь деньги бы – да где их подберешь?

      Их нет как нет, вот так, едрена вошь!

      Мы съездили в Тирасполь и Бендеры,

      Устали, но увидели сверх меры:

      Различные предметы старины,

      Следы картечин на лице войны.

      Но Пушкин торопил меня в Одессу,

      Обратно к воронцовскому прогрессу.

      Честил милорда, звал полумилордом

      И полуподлецом, но есть надежда

      Что будет он и целым наконец.

      …Обедали у графа Воронцова.

      Насилу затащил туда поэта,

      Он долго не хотел в тот дом войти,

      Однако я поэта уломал.

      Был Пушкин мрачен – видно, что не в духе.

      Он был собою, видно, недоволен.

      Отрывистые реплики бросал,

      Как будто корм аквариумным рыбкам,

      Сам отодвинул от себя тарелку.

      Казалось, он предчувствовал беду.

      Вдруг Пушкин встал, со всеми распростился.

      Он резко отодвинул мягкий стул,

      Шагнул на выход; говор сразу замер,

      Все взоры устремились на поэта,

      Но больше тот не вымолвил ни слова.

      Граф побледнел, как будто принял яд.

      Его супруга густо покраснела

      И веером турецким помахала,

      Глаза на стол неловко опустив.

      И в зале тихий ангел пролетел.

      Предчувствуя начало новых бед,

      Смотрел я молча Пушкину вослед.

      Поэт сыскал свою средь многих шляпу,

      Надел перед серебряным трюмо

      И вышел прочь.

      …А я к часам к восьми

      В отель вернулся и зашел к поэту.

      В ушах звучали графские слова:

      – Не надо обращать, друзья, вниманье, —

      Поэт, наверно, не вошел в сознанье.

      Он дерзок и безмысленен притом,

      Держаться не умеет за столом.

      Я из Лицея выгнал бы его

      И… – не добавил больше ничего.

      Поэт без сюртука, в цветной рубашке

      Влез на колени к мавру из Туниса,

      Высокому и ловкому Али,

      Что приводил в Одессу корабли.

      Он кантовался в этом же отеле,

      Они с поэтом крепко подружились.

      Рябой