Он говорил: «Я не люблю природы,

      Я научу вас не любить ее.

      И лес, и море, и отроги скал

      Однообразны и унылы. Тот,

      Кто в них однажды пристально вглядится,

      От книги больше не поднимет глаз.

      Один лишь раз, когда-то в сентябре,

      Над темною, рябой и бедной речкой,

      Над призрачными куполами Пскова,

      Увидел мимоходом я закат,

      Который мне напомнил отдаленно

      Искусство человека…»

      Нам Tristia – давно родное слово.

      Начну ж, как тот: я родился в Москве.

      Чуть брезжил день последнего, Второго,

      В апрельской предрассветной синеве.

      Я помнить не могу, но помню, помню

      Коронационные колокола.

      Вся в белом, шелестящем, – как сегодня! —

      Мать улыбаясь в детскую вошла.

      Куда, куда? – мы недоумеваем.

      Какой-то звон, сиянье, пустота…

      Есть меж младенчеством и раем

      Почти неизгладимая черта.

      Но не о том рассказ…

      Из голубого океана,

      Которого на свете нет,

      Из-за глубокого тумана

      Обманчиво-глубокий свет.

      Из голубого океана,

      Из голубого корабля,

      Из голубого обещанья,

      Из голубого…la-la-la…

      Голубизна, исчезновенье,

      И невозможный смысл вещей,

      Которые приносят в пенье

      Всю глубь бессмыслицы своей.

      Приглядываясь осторожно

      К подробностям небытия,

      Отстаивая сколько можно

      Свое, как говорится, «я»,

      Надеясь, недоумевая,

      Отбрасывая на ходу

      «Проблему зла», «проблему рая»,

      Или другую ерунду,

      Он верит, верит… Но не будем

      Сбиваться, повышая тон.

      Не объяснить словами людям,

      В чем и без слов уверен он.

      Над ним есть небо голубое,

      Та бесконечность, вечность та,

      Где с вялой дремой о покое

      О жизни смешана мечта.

      Ни музыки, ни мысли… ничего.

      Тебе давно чистописанья мало,

      Тебе давно игрой унылой стало,

      Что для других – и путь, и торжество.

      Но навсегда вплелся в напев твой сонный, —

      Ты знаешь сам, – вошел в слова твои,

      Бог весть откуда, голос приглушенный

      Быть может смерти, может быть любви.