Может быть, ничего и не было?

      Год пройдет, или два, или икс —

      мои мысли – черные лебеди —

      уплывут вниз по Висле – в Стикс.

      Кто бы сердце поставил заново? —

      Я свое расшвырял для других:

      не по формуле и не заумью

      возводил я и жизнь, и стих.

      От тревоги – и в горле горько.

      Я распелся бы во всю мочь, —

      только вот – перехвачено горло,

      только хрипом хриплю сквозь ночь.

      Но и в хрипе – сила поэта.

      Мы еще – своё пропоем.

      Не поддамся этому свету.

      Не возьмет он меня живьем!

      Ни поесть, ни попить, —

      как работу раздобыть?

      Вот наняться бы теперь мне

      к каменщику в подмастерья,

      чтобы есть и пить.

      Братец, эй! Берись за дело,

      чтоб оно в руках кипело,

      а потом поешь-попьёшь.

      К кирпичу кирпич ложится,

      воздвигается темница,

      в той темнице ты сгниешь.

      Нет, не сяду под замок,

      белый свет еще широк.

      Молот звонкий я достану,

      подмастерьем в кузне стану,

      белый свет широк!

      Братец, ой! Напропалую,

      на потребу палачу,

      цепь пройдет сквозь горна пламя,

      звенья станут кандалами...

      Я носить их не хочу!

      Надоело голодать!

      Камни, что ли, мне глодать?

      Надоела эта доля,

      безработица, неволя, —

      братья, долго ль ждать?

      Эй, товарищ, есть работа!

      Скоро взмокнешь ты от пота.

      Тяжкий молот свой возьмешь

      и, разбив свои оковы,

      в час расплаты в бой суровый,

      в бой решительный пойдешь!

      Слёзы смени на камень,

      пусть будет чутким ухо:

      воют полицейские псы ночами,

      протяжно, хрипло и глухо.

      Их слышно повсюду ночью

      во тьме, на Польшу упавшей,

      хоть сапогами грохочут

      полиции, армии марши...

      Учат псов дотошно и тонко,

      комиссару Зарембе спасибо:

      псы сумеют впиться в мошонку

      тому, кто молчит как рыба.

      Комиссар Заремба ведёт дознание,

      слышен ремней натянутых звук:

      «Бей в морду, Постович! Говорить станешь?

      Ещё хочешь, падаль? Бей, Ткачук!

      Вон его... Есть ещё?» – «Пане вельможный,

      тут ещё девки, одна ничего...

      Пусть пан комиссар скажет “можно”,

      найдётся способ... Ну и... того...»

      Нага, беззащитна, мученьям чужая,

      связаны ноги, запястья рук...

      А глаза! – волками на псарне сверкают...

      «Теперь