Улица Милая вовсе не милая,

      улицей Милой не ходи, моя милая.

      Дома стоят там важные,

      большие, трехэтажные,

      глядят сурово в небо

      с тревогой, с болью, с гневом.

      За домом двор зловонный,

      в нем шум неугомонный,

      там дети бродят хилые,

      там с юных лет сутулятся,

      эх, улица ты Милая,

      ох, милая ты улица!

      На улице Милой – бюро похоронное,

      мясник, палатка с водою лимонною,

      для кукол лечебница рядом в подвале —

      вид более жалкий представишь едва ли.

      Вдруг «скорая помощь» проносится с шумом,

      чудак парикмахер в тринадцатом умер.

      Повесился; тщетно мечтал он о славе,

      напрасно фальцетом всю жизнь прогнусавил.

      Милая, если б могла ты понять,

      как тяжело мне по Милой блуждать!

      Стих не родится, бездомны мечты

      в этом унылом гнезде нищеты.

      То был не парикмахер, а ангел невинный,

      с Милой в небо вознесся он, точно с трамплина,

      пролетал, белокрылый, над каждым он двориком

      и кидал ребятишкам по белому перышку.

      Дети ручками перья хватали несмело,

      а потом с неба снег пошел, ангельски белый,

      люди шли, проклиная свой труд и усталость,

      ангел скрылся, а грязная лужа осталась.

      Ночью над Милой – оспою черною звезды,

      ночью над Милой – гнева мятежного гроздья,

      горя немало увидишь ты, милая, в Польше,

      Милая, номер тринадцать – нигде не найти его

      больше.

      В подвале покойник – плач, суматоха...

      Плохо!

      Первый этаж. Еще хуже!

      Вдова парикмахера плачет о муже,

      плачет неистово,

      на втором – ждут судебного пристава,

      а рядом —

      отравилась кухарка каким-то ядом,

      на третьем – жандармы, сыщики, обыск.

      На четвертом – объявленья читают и смотрят в оба:

      не нужна ли рабочая сила.

      В мансарде девушка дитя свое задушила.

      Милая улица.

      Улица Милая.

      На улице Милой весны не знают,

      там деревья и в мае не расцветают,

      одни фонари там пьяны неизменно,

      ватагой гуляют по улице нищей,

      хмельные, качаясь, бредут до кладбища

      и лбами стучатся о серые стены.

      Милая, я не решаюсь по Милой пройти,

      даже когда она мне по пути.

      Я обхожу ее в страхе, мой друг,

      даже когда я к тебе тороплюсь.

      Я, дорогая, боюсь:

      как бы я там не повесился вдруг.