Голову свесив, вздыхая от боли,

      плетется солдат из немецкой неволи.

      Дороги забиты войсками чужими,

      и польская осень сияет над ними.

      В тени под березой он сел у дороги,

      глядит на свои онемевшие ноги.

      Разбит его полк, немцам отдали Раву,

      но он-то ведь дрался – и дрался на славу,

      с простою винтовкой на танки полез он,

      что ж, танки прошли – ведь они из железа.

      Последнюю пулю пустил под Варшавой,

      побрел по руинам тропою кровавой.

      Сожжен его дом, превращен в пепелище.

      Как он отомстит, безоружный и нищий?

      Береза, береза, веселой была ты,

      что ж грустные песни поешь ты солдату

      об армии польской, врагами разбитой,

      о нашей судьбе, о Речи Посполитой...

      Сидит он, усталую голову свесив,

      плакучей березы заслушавшись песен.

      Орла нет на шапке. И он безоружный.

      В любимой отчизне бездомный, ненужный.

      Дочурка, в камере тюремной

      письмо тебе пишу.

      Стал вечер ночью постепенно,

      вокзала слышен шум,

      решёткой порванное, небо

      сереет там, вдали,

      хватают птахи крошки хлеба,

      чтоб в мир вспорхнуть с земли.

      Не важно, доченька, что столько

      меня ударов ждет:

      я тот, кто ледяную стойкость

      в лицо судьбе швырнет.

      Ты знаешь: время убегает,

      как кровь из вскрытых жил...

      Будь счастлива, цвети, родная,

      на всё мне хватит сил,

      я нынче странникам ровесник,

      бреду изгоям вслед —

      я донести обязан песню

      на дальний берег лет.

      Наставница жизни, История! Вон

      какого даешь ты жару!

      Из-за решетки глядит Орион,

      как на нарах сидим мы на пару.

      Ты травишь древние анекдоты

      и смеешься им, сверху свесясь.

      Так в камере с видом на ведро ты

      веками