В Дамаске – как в Завихосте

      или как в Вышегроде.

      Смотрю с моста,

      гляжусь в воду,

      носит меня по свету

      с пустым, как всегда, карманом

      в battle dress[6] одетым

      Polish Forces[7] – капитаном.

      Фиалки цветут в Дамаске —

      весна. Мне очень жалко,

      что я, словно черт из сказки,

      в шапку не вдел фиалку!

      Город белый, белый,

      легкий, словно пушинка,

      день слагаю целый

      лирическую чепушинку,

      и видится все яснее

      время свиданий нежных,

      когда в Уяздовской аллее

      дарил я милой подснежники.

      Мы строить башню свою

      у рек Вавилонских не станем,

      мы в Польшу – солдаты в строю —

      маршем идти не устанем.

      Не верь аравийской звезде,

      и верить гаданьям не нужно.

      С тобой карабин везде —

      служба.

      Здесь нефть устремилась ввысь

      без посоха Моисея.

      Крылатая стая, несись,

      на Вислу несись быстрее.

      Самолетов и танков строй,

      бешеный от бензина,

      мы поведем с тобой

      с песней про Буковину.

      И не услышим сквозь дым

      труб иерихонских пенье,

      когда врага разбомбим

      во имя освобожденья.

      И мы по руинам пройдем,

      насмерть будем бороться,

      и польское эхо кругом

      на выстрелы отзовется.

      Европу и Африку мы

      пересечем на марше,

      без шума и кутерьмы

      вернутся солдаты наши.

      И мирная встанет заря

      над крышей родного дома,

      тогда штыки сентября

      на плуги перекуем мы.

      Я в час последний свой

      сам распрощусь со светом,

      ты надо мной не стой,

      не докучай советом!

      Хочу лежать один

      с открытыми глазами,

      сжимать свой карабин

      спокойными руками.

      Ловить жужжанье пчел

      хочу на смертном ложе

      и видеть Вислы дол,

      где молодость я прожил.

      А если нужен плач,

      пусть лучший друг заплачет,

      когда