Я диспетчер света – Изя Крамер.

      Ток я шлю крестьянину, врачу,

      двигаю контейнеры и краны

      и кинокомедии кручу.

      Где-то в переулочках неслышных,

      обнимаясь, бродят, как всегда.

      Изя Крамер светит вам не слишком?

      Я могу убавить, если да.

      У меня по личной части скверно.

      До сих пор жены все нет и нет.

      Сорок лет не старость – это верно.

      Только и не юность – сорок лет.

      О своей судьбе я не жалею.

      Почему же все-таки тогда

      зубы у меня из нержавейки,

      да и голова седым-седа?

      Вот стою за пультом над водою,

      думая про это и про то,

      а меня на белом свете двое,

      но не знает этого никто.

      Я и здесь, и в то же время где-то.

      Здесь – дела, а там – тела, тела.

      Проволока рижского гетто

      надвое меня разодрала.

      Оба Изи – в этой самой коже.

      Жарко одному, другой – дрожит.

      Одному кричат: «Здорово, кореш…»

      а другому: «Эй, пархатый жид!»

      И у одного, в тайге рождаясь,

      просят света дети-города,

      у другого к рукаву прижалась

      желтая несчастная звезда.

      Но другому на звезду, на кепку

      сыплется черемуховый цвет,

      а семнадцать лет – они и в гетто,

      что ни говори, семнадцать лет.

      Тело жадно дышит сквозь отрепья

      и чего-то просит у весны…

      А у Ривы, как молитва ребе,

      волосы туманны и длинны.

      Пьяные эсэсовцы глумливо

      шляются помято до зари…

      А глаза у Ривы – словно взрывы,

      черные они, с огнем внутри.

      Молится она окаменело,

      но молиться губы не хотят

      и к моим, таким же неумелым,

      шелушась, по воздуху летят!

      И, забыв о голоде и смерти,

      полные особенным своим,

      мы на симфоническом концерте

      в складе продовольственном сидим.

      Пальцы на ходу дыханьем грея,

      к нам выходит крошечный оркестр.

      Исполнять Бетховена евреям

      разрешило все-таки СС.

      Хилые, на ящиках фанерных,

      поднимают скрипки старички,

      и по нервам, по гудящим нервам

      пляшут исступленные смычки.

      И звучат бомбежки ураганно,

      хоры мертвых женщин