Ты хочешь, – чтобы начал я мгновенно

      про трудовые подвиги, наверно?

      А я опять насчет отцов-детей.

      Ты молод, я моложе был, пожалуй,

      когда я, бредя мировым пожаром,

      рубал врагов Коммуны всех мастей.

      Летел мой чалый, шею выгибая,

      с церквей кресты подковами сшибая,

      и попусту, зазывно-веселы,

      толпясь, трясли монистами девахи,

      когда в ремнях, гранатах и папахе

      я шашку вытирал о васильки.

      И снились мне индусы на тачанках,

      и перуанцы в шлемах и кожанках,

      восставшие Берлин, Париж и Рим,

      весь шар земной, Россией пробужденный,

      и скачущий по Африке Буденный,

      и я, конечно, – скачущий за ним.

      И я, готовый шашкой бесшабашно

      срубить с оттягом Эйфелеву башню,

      лимонками разбить витрины вдрызг

      в зажравшихся колбасами нью-йорках, —

      пришел на комсомольский съезд в опорках,

      зато в портянках из поповских риз.

      Я ерзал: что же медлят с объявленьем

      пожара мирового? Где же Ленин?

      «Да вот он…» – мне шепнул сосед-тверяк.

      И вздрогнул я: сейчас ОНО случится…

      Но Ленин вышел и сказал: «Учиться,

      учиться и учиться…» Как же так?

      Но Ленину я верил… И в шинели

      я на рабфак пошел, и мы чумели

      на лекциях, голодная комса.

      Нам не давали киснуть малахольно

      Маркс-Энгельс, постановки Мейерхольда

      махорка, Маяковский и хамса.

      Я трудно грыз гранит гидростроенья.

      Я обличал не наши настроенья,

      клеймя позором галстуки, фокстрот,

      на диспутах с Есениным боролся

      за то, что видит он одни березки,

      а к индустрийной мощи не зовет.

      Был нэп. Буржуи дергались в тустепе.

      Я горько вспоминал, как пели степи

      как напряженно-бледные клинки

      над кутерьмой погонов и лампасов

      в полете доставали до пампасов,

      которые казались так близки.

      Кричали над Россией паровозы.

      К штыкам дрожавшим примерзали слезы.

      В трамваях прекратилось воровство.

      Шатаясь, шел я с Лениным проститься,

      и, как живое что-то, в рукавице

      грел партбилет – такой, как у него.

      В Узбекистане строил я плотину.

      Представь такую чудную картину,

      когда грузовиками – ишаки.

      Ну а зато, зовущи и опасны,

      как революционные пампасы,

      тревожно трепетали тростники.

      Нас мучил зной, шатала малярия,

      но ничего: мы были молодые.

      Держались мы, и, не спуская глаз,

      все в облаках, из далей неохватных,

      как будто басмачи в халатах ватных,

      глядели горы сумрачно на нас.

      Всю технику нам руки заменяли.

      Стучали мы кирками, кетменями,

      питаясь ветром, птичьим молоком,

      и