А она стоит, почти незрима

      от прозрачной детской худобы,

      колыхаясь, будто струйка дыма

      из кирпичной лагерной трубы.

      И живая или неживая —

      не пойму… Как в сон погружена,

      мертвенно матрасы набивает

      человечьим волосом она.

      Рядом ходит немка, руки в бедра,

      созерцая этот страшный труд.

      Сапоги скрипят, сверкают больно.

      Сапоги новехонькие. Жмут.

      «Эй, жидовка, слышишь, брось матрасы!

      Подойди! А ну-ка помоги!»

      Я рыдаю. С ног ее икрастых

      стягивает Рива сапоги.

      «Поживее! Плетки захотела!

      Посильней тяни! – И в грудь пинком. —

      А теперь их разноси мне, стерва!

      Надевай! Надела? Марш бегом!»

      И бежит, бежит по кругу Рива,

      спотыкаясь посреди камней,

      и солдат лоснящиеся рыла

      с вышек ухмыляются над ней.

      Боже, я просил ей смерти, помнишь?

      Почему она еще живет?

      Я кричу, бросаюсь ей на помощь,

      мне товарищ затыкает рот.

      И она бежит, бежит по кругу,

      падает, встает, лицо в крови.

      Боже, протяни ей свою руку,

      навсегда ее останови!

      Боже, я опять прошу об этом!

      Милосердный боже, так нельзя!

      Солнце, словно лагерный прожектор,

      Риве бьет в безумные глаза.

      Падает… К сырой земле прижалась

      девичья седая голова.

      Наконец-то вспомнил бог про жалость.

      Бог услышал, Рива: ты мертва…

      Я диспетчер света, Изя Крамер.

      Я огнями ГЭС на вас гляжу,

      грохочу электротракторами

      и электровозами гужу.

      Где-то на бетховенском концерте

      вы сидите, – может быть, с женой,

      ну а я – вас это не рассердит? —

      около сажусь, на приставной.

      Впрочем, это там не я, а кто-то…

      Людвиг ван Бетховен, я сейчас

      на пюпитрах освещаю ноты

      из тайги, стирая слезы с глаз.

      И, платя за свет в квартире вашей,

      счет кладя с небрежностью в буфет,

      помните, какой ценою страшной

      Изя Крамер заплатил за свет.

      Знает Изя: много надо света,

      чтоб не видеть больше мне и вам

      ни колючей проволоки гетто

      и ни звезд, примерзших к рукавам.

      Чтобы над евреями бесчестно

      не глумился сытый чей-то смех,

      чтобы слово «жид» навек исчезло,

      не позоря слова «человек»!

      Этот Изя кое-что да значит —

      Ангара у ног его лежит,

      ну а где-то Изя плачет, плачет,

      ну а Рива все бежит, бежит…