Но один старичишка у храма

      подошел и по-русски сказал:

      «Я шофер из посольства Сиама.

      Наш посол был фашист… Он сбежал…

      Эмигрант я, но родину помню.

      Здесь он, рядом – тот брошенный дом.

      Флаг, взгляните-ка, алое поле,

      только лев затесался на нем».

      И тогда, не смущаясь нимало,

      финкарями спороли мы льва,

      но чего-то еще не хватало:

      мы не поняли даже сперва.

      А чернявый грачонок – Мария

      (да простит ей сиамский посол!)

      хвать-ка ножницы из барберии,

      да и шварк от юбчонки подол!

      И чего-то она верещала,

      улыбалась – хитрехонько так,

      и чего-то она вырезала,

      а потом нашивала на флаг.

      И взлетел – аж глаза стали мокнуть,

      у братвы загрубелой, лютой —

      красный флаг, а на нем серп и молот

      из юбчонки девчушечки той…»

      «А потом?» Похмурел он, запнувшись,

      дернул спирта под сливовый джем,

      а лицо было в детских веснушках,

      и в морщинах – недетских совсем.

      «А потом через Каспий мы плыли,

      улыбались, и – в пляс на борту.

      Мы героями вроде как были,

      но героями лишь до Баку.

      Гладиолусами не встречали,

      а встречали, браток, при штыках.

      По-немецки овчарки рычали

      на отечественных поводках.

      Конвоиров безусые лица

      с подозреньем смотрели на нас,

      и кричали мальчишки нам: «Фрицы!» —

      так, что слезы вставали у глаз.

      Весь в прыщах, лейтенант-необстрелок

      в форме новенькой, так его мать,

      нам спокойно сказал: «Без истерик!» —

      и добавил: «Оружие сдать!»

      Мы на этот приказ наплевали,

      мы гордились оружьем своим:

      «Нам без боя его не сдавали,

      и без боя его не сдадим».

      Но солдатики нас по-пастушьи

      привели, как овец, сосчитав,

      к так знакомой железной подружке

      в так знакомых железных цветах.

      И куда ты негаданно делась

      в нашей собственной кровной стране

      партизанская прежняя смелость?

      Или, может, приснилась во сне?

      Опустили мы головы низко

      и оружие сдали легко.

      До Италии было неблизко,

      до свободы совсем далеко.

      Я, сдавая оружье и шмотки,

      под рубахою спрятал тот флаг,

      но его отобрали при шмоне:

      «Недостоин, – сказали, – ты враг…»

      И лежал на оружье безмолвном,

      что досталось нам в битве святой,

      красный флаг, а на нем серп и молот

      из юбчонки девчушечки той…»

      «А потом?» Усмехнулся он желчно,

      после спирту еще пропустил,

      да и ложкой комкастого джема,

      искривившись, его подсластил.

      Вновь лицо он сдержал через силу

      и не знал, его спрятать куда:

      «А,