Сам себя

                     попирает ослепший народ,

      если право судьи всех народов берет.

      Я не предал монголов.

                                          Неправда твоя.

      Ты предатель народа, Мамай,

                                                      а не я…»

      У Мамая задергались шеки

                                                  и рот.

      «Ну и ну…

                      Значит, разное – хан и народ?»

      «Значит, разное…» —

                                        твердо ответил певец,

      и баскак с торжеством захехекал —

                                                               конец!

      Хан сказал:

                         «Уведи

                                    и язык отсеки.

      Слишком длинными стали сейчас языки…»

      «Хан, а руки?

                            Вдруг руки напишут —

                                                как их называют? – стихи…»

      «Руки тоже…»

                             И сразу сменилось «хе-хе»

                                                                        на «хи-хи».

      И вкопали язык

                                удалого монгола-певца

      в куликовскую землю

                                         среди васильков,

                                                                     чабреца.

      Будет время —

                              поднимется до облаков

      урожай

                  из отрезанных языков!

      И звенели

                      опять, как проклятье слышны,

      у Мамая в ушах

                                три воловьих струны.

      И, тайком возмечтав

                                       улизнуть за Урал,

      хан вдруг понял,

                                 что завтрашний бой – проиграл.