Ты знаешь, я томлюсь в неволе,

      О смерти господа моля,

      Но все мне памятна до боли

      Тверская скудная земля.

      Журавль у ветхого колодца,

      Над ним, как кипень, облака,

      В полях скрипучие воротца,

      И запах хлеба, и тоска.

      И те неяркие просторы,

      Где даже голос ветра слаб,

      И осуждающие взоры

      Спокойных загорелых баб.

      Углем наметил на левом боку

      Место, куда стрелять,

      Чтоб выпустить птицу – мою тоску

      В пустынную ночь опять.

      Милый! не дрогнет твоя рука.

      И мне недолго терпеть.

      Вылетит птица – моя тоска,

      Сядет на ветку и станет петь.

      Чтоб тот, кто спокоен в своем дому,

      Раскрывши окно, сказал:

      «Голос знакомый, а слов не пойму» —

      И опустил глаза.

      Помолись о нищей, о потерянной,

      О моей живой душе,

      Ты, всегда в своих путях уверенный,

      Свет узревший в шалаше.

      И тебе, печально-благодарная,

      Я за это расскажу потом,

      Как меня томила ночь угарная,

      Как дышало утро льдом.

      В этой жизни я немного видела,

      Только пела и ждала.

      Знаю: брата я не ненавидела

      И сестры не предала.

      Отчего же бог меня наказывал

      Каждый день и каждый час?

      Или это ангел мне указывал

      Свет, невидимый для нас?

      Вижу выцветший флаг над таможней

      И над городом желтую муть.

      Вот уж сердце мое осторожней

      Замирает, и больно вздохнуть.

      Стать бы снова приморской девчонкой,

      Туфли на босу ногу надеть,

      И закладывать косы коронкой,

      И взволнованным голосом петь.

      Все глядеть бы на смуглые главы

      Херсонесского храма с крыльца

      И не знать, что от счастья и славы

      Безнадежно дряхлеют сердца.

      Умирая, томлюсь о бессмертьи.

      Низко облако пыльной мглы…

      Пусть хоть голые красные черти,

      Пусть хоть чан зловонной смолы.

      Приползайте ко мне, лукавьте,

      Угрозы из ветхих книг,

      Только память вы мне оставьте,

      Только память в последний миг.

      Чтоб в томительной веренице

      Не чужим показался ты,

      Я готова платить сторицей

      За улыбки и за мечты.

      Смертный час, наклонясь, напоит

      Прозрачною сулемой.

      А люди придут, зароют

      Мое тело и голос мой.