Не клонись-ка ты, головушка,

      от невзгод и от обид.

      Мама, белая голубушка,

      утро новое горит.

      Все оно смывает начисто,

      все разглаживает вновь…

      Отступает одиночество,

      возвращается любовь.

      И сладки, как в полдень пасеки,

      как из детства голоса,

      твои руки, твои песенки,

      твои вечные глаза.

      Настоящих людей так немного!

      Всё вы врете, что век их настал.

      Посчитайте и честно, и строго,

      сколько будет на каждый квартал.

      Настоящих людей очень мало:

      на планету – совсем ерунда,

      на Россию – одна моя мама,

      только что ж она может одна?

      Когда метель кричит как зверь —

      протяжно и сердито,

      не запирайте вашу дверь,

      пусть будет дверь открыта.

      А если ляжет дальний путь,

      нелегкий путь, представьте,

      дверь не забудьте распахнуть,

      открытой дверь оставьте.

      И, уходя, в ночной тиши

      без долгих слов решайте:

      огонь сосны с огнем души

      в печи перемешайте.

      Пусть будет теплою стена

      и мягкою скамейка…

      Дверям закрытым – грош цена,

      замку цена – копейка!

      По Фонтанке, по Фонтанке, по Фонтанке

      лодки белые холеные плывут.

      На Фонтанке, на Фонтанке, на Фонтанке

      ленинградцы удивленные живут.

      От войны еще красуются плакаты,

      и погибших еще снятся голоса.

      Но давно уж – ни осады, ни блокады —

      только ваши удивленные глаза.

      Я – приезжий. Скромно стану в отдаленье.

      Слов красивых и напрасных не скажу:

      что я знаю?

       Лишь на ваше удивленье

      удивленными глазами погляжу.

      Не тридцать лет, а триста лет иду, представьте вы,

      по этим древним площадям, по голубым торцам.

      Мой город носит высший чин и звание Москвы,

      но он навстречу всем гостям всегда выходит сам.

      Иду по улицам его в рассветной тишине,

      бегу по улочкам кривым (простите, города)…

      Но я – московский муравей, и нет покоя мне —

      так было триста лет назад и будет так всегда.

      Ах, этот город, он такой, похожий на меня:

      то грустен он, то весел он, но он всегда высок…

      Что там за девочка в руке несет кусочек дня,

      как будто завтрак в узелке мне, муравью, несет?

      Часовые любви на Смоленской стоят.

      Часовые любви у Никитских не спят.

      Часовые любви по Петровке идут неизменно…

      Часовым