Дома лучше (что скрывать?),

      чем на площади холодной:

      здесь хоть стулья да кровать,

      там – всего лишь флаг бесплодный.

      Здесь, хоть беден, хоть богат,

      остаюсь самим собою.

      Здесь я – барин, там – солдат,

      и разлука за спиною.

      Жизнь моя – странствия. Прощай! Пиши!

      Мне нужно выяснить не за рубли:

      широки ли пространства твоей души,

      велико ль государство моей любви.

      Эта женщина такая:

      ничего не говорит,

      очень трудно привыкает,

      очень долго не горит.

      Постепенно, постепенно

      поднимается, кружа

      по ступеням, по ступеням

      до чужого этажа.

      До далекого, чужого,

      до заоблачных высот…

      и, прищурясь, смотрят жены,

      как любить она идет,

      как идет она – не шутит,

      хоть моли, хоть не моли…

      И уходят в норы судьи

      коммунальные мои.

      Я ухожу от пули, делаю отчаянный рывок.

      Я снова живой на выжженном теле Крыма.

      И вырастают вместо крыльев тревог

      за моей человечьей спиной надежды крылья.

      Васильками над бруствером, уцелевшими от огня,

      склонившимися над выжившим отделеньем,

      жизнь моя довоенная разглядывает меня

      с удивленьем.

      До первой пули я хвастал: чего не могу посметь?

      До первой пули врал я напропалую.

      Но свистнула первая пуля, кого-то накрыла смерть,

      а я приготовился пулю встретить вторую.

      Ребята, когда нас выплеснет из окопа четкий приказ,

      не растопчите этих цветов в наступленье!

      Пусть синими их глазами глядит и глядит на нас

      идущее за нами поколенье.

      Из окон корочкой несет поджаристой.

      За занавесками – мельканье рук.

      Здесь остановки нет, а мне – пожалуйста:

      шофер в автобусе – мой лучший друг.

      А кони в сумерках колышут гривами.

      Автобус новенький, спеши, спеши!

      Ах, Надя, Наденька, мне б за двугривенный

      в любую сторону твоей души.

      Я знаю, вечером ты в платье шелковом

      пойдешь по улицам гулять с другим…

      Ах, Надя, брось коней кнутом нащелкивать,

      попридержи-ка их, поговорим!

      Она в спецовочке, в такой промасленной,

      берет немыслимый такой на ней…

      Ах, Надя, Наденька, мы были б счастливы…

      Куда же гонишь ты своих коней!

      Но кони в сумерках колышут