Когда пройдет горячка лета,

      Спадет жара, остынет кровь

      И разговор об играх света

      Умолкнет на скамьях дворов,

      Когда заснятый крупным планом

      Нарядный и счастливый мяч

      Не будет мчаться по экранам

      Квартир и загородных дач, —

      Нам вспомнится, как самый смелый

      Среди зачинщиков атак

      С тоской, что завершилось дело,

      Смотрел на победивший флаг

      И крикнул, что одно лишь это

      И было жизнь, а все – игра…

      Но пусть пройдет горячка лета,

      Пусть кровь остудят нам ветра.

      На станции «Спартанская» – парад.

      Восстань Ликург – дивился бы такому.

      Он руки бы сжимал им всем подряд,

      Повстанцу, партизанке, военкому.

      Задумчивый аркадский комбайнер.

      Над глобусом головки двух отличниц,

      И школьник, в клубе ладящий планер,

      И собранность в чертах доярок, птичниц,

      И юный Геркулес – литой бутуз,

      Стоящий смело на плече спартанки,

      Концертных блеск и театральных муз,

      Солдат штыки, локомотивы, танки,

      И вслушивание это в шелест рощ,

      И небоскребы, МАЗы, АНы, ЗИЛы,

      Любовь к преданьям и прогресса мощь —

      Все в этом было правдой – кроме силы.

      Поскольку будь и впрямь они сильны

      И мудры так, как скульптору мечталось,

      Они бы выправили путь страны,

      И с ней не сталось бы того, что сталось…

      2009

      Тихий мокрый бульвар упирался в шумливый базар,

      Где искали минуту спасенья от жара и пыла…

      Там гуляли солдатики из Чернышевских казарм

      С выпускницами школ. Боже правый, когда это было!

      В лето раз по пятнадцать бульвар заливало дождем,

      Здесь, по слову топографа, низкий участок столицы —

      За базаром все «аннушки» сразу вставали гуртом,

      Брали «лодочки» в руки и шли босиком выпускницы.

      Здесь недавно совсем проживал благородный старик,

      Все из тех, что сидят ни за что и едят, как попало.

      Как-то раз, зачитавшись, случайно он вызнал из книг,

      Что болезнь его «та» и что дело, наверно, пропало.

      Я в подкисшие сливки крошила ему шоколад,

      Приносила безе из Столешников в белой коробке,

      Только сладкой едой зажигал он потухнувший взгляд

      И подбадривал голос, уже монотонный и робкий.

      Он со мной говорил, он любил, повествуя, листать

      Своих изгнанных предков альбомы в часы облегченья.

      Честь по чести, за «новых» решился он голос отдать,

      Но уже не слыхал патриаршего благословенья.

      И, ладони крест накрест, лежал он напротив стены

      С куполами Епархии в длинном окне запыленном…

      Те девчонки не бегают в туфельках – ноги больны,

      А солдатиков пораскидало в пространстве зеленом.

      Я их всех помянула, склоняясь над тем стариком,

      Занавесила зеркало и в ненасытной печали

      Под дождем по сырому бульвару пошла босиком,

      И над Свято-Даниловым колокола прозвучали.

      1992

      Херувимская поздней весны —

      Где