Как бы ни были духом богаты,

      но с ошметками русского теста

      мы заметны везде, как цитаты

      из большого безумного текста.

      Пока мы кричали и спорили,

      ключи подбирая к секрету,

      трагедия русской истории

      легко перешла в оперетту.

      Темна российская заря,

      и смутный страх меня тревожит:

      Россия в поисках царя

      себе найти еврея может.

      Мы обучились в той стране

      отменно благостной науке:

      ценить в порвавшейся струне

      ее неизданные звуки.

      В душе у всех теперь надрыв:

      без капли жалости эпоха

      всех обокрала, вдруг открыв,

      что где нас нет, там тоже плохо.

      Бессилен плач и пуст молебен

      в эпоху длительной беды,

      зато стократ сильней целебен

      дух чуши и белиберды.

      Забавно, как тихо и вкрадчиво

      из воздуха, быта, искусства —

      проникла в наш дух азиатчина

      тяжелого стадного чувства.

      Мне чудится порой: посланцы Божьи,

      в безвылазной грязи изнемогая,

      в российском захолустном бездорожье

      кричат во тьму, что весть у них благая.

      Российская судьба своеобразна,

      в ней жизненная всякая игра

      пронизана миазмами маразма

      чего-нибудь, протухшего вчера.

      Не зря мы гнили врозь и вместе,

      ведь мы и вырастили всех,

      дарящих нам теперь по чести

      свое презрение и смех.

      Воздух вековечных русских споров

      пахнет исторической тоской:

      душно от несчетных прокуроров,

      мыслящих на фене воровской.

      Увы, приметы и улики

      российской жизни возрожденной —

      раскаты, рокоты и рыки

      народной воли пробужденной.

      Если вернутся времена

      всех наций братского объятья,

      то, как ушедшая жена,—

      забрать оставшиеся платья.

      Среди совсем чужих равнин

      теперь матрешкой и винтовкой

      торгует гордый славянин

      с еврейской прытью и сноровкой.

      Прохвосты, проходимцы и пройдохи,

      и прочие, кто духом ядовит,

      в гармонии с дыханием эпохи

      легко меняют запахи и вид.

      В России после пробуждения

      опять тоска туманит лица:

      все снова ищут убеждения,

      чтобы опять закабалиться.

      Сквозь общие радость и смех,

      под музыку, песни и танцы

      дерьмо поднимается вверх

      и туго смыкается в панцирь.

      Секретари и председатели,

      директора и заместители —

      их