Когда рвались отроги гор к равнинам

      и никло древо древнее к былинам

      там, где поток, не чаявший жилья,

      над немощным свершили исполином

      два старца чудо именем единым,

      и на ноги встал Муромец Илья.

      Отец его старел в трудах упорных,

      и пробужден был сын молитвой вдруг;

      камней и трав не оставляя сорных,

      за борозду борясь, ворочал плуг;

      смеясь, валил деревья вековые

      размахом нескончаемых трудов,

      и корни выползли на свет впервые

      из мрака, словно змеи гробовые,

      и свет был их вобрать готов.

      Омытая росою предрассветной,

      уже кобыла ржала на селе,

      сильна породой, всаднику заметной,

      который не тяжел был ей в седле;

      давали оба бой угрозе тщетной,

      таившейся в неумолимом зле.

      Прорвав тысячелетья, как запруду,

      все скачут, скачут… Где векам предел?

      (А сколько тысяч лет он просидел?)

      Действительность – всего лишь чуткость к чуду.

      Тысячелетья в мире слишком юны,

      мир измерений слишком тих…

      Идет лишь тот, кто просидел кануны

      в глубоких сумерках своих.

      Когда громадных птиц таили дали

      и лютый змей в урочище своем

      жег, огнедышащий, людей живьем,

      тогда мужи и юноши гадали,

      как устоять им перед Соловьем;

      во тьме ветвистой тысячеголовый,

      на девяти дубах он голосист,

      застать врасплох проезжего готовый,

      и сотрясает ветхие основы,

      накликав ночь, его разбойный свист.

      Вокруг весна, и ночь, и наважденье,

      заманчивая, пагубная страсть;

      враг отовсюду, но не нападенье,

      одна неотвратимая напасть,

      не зная ни властей, ни властелинов,

      вдруг насылает звучную волну;

      бушует нечто, мороком нахлынув,

      и человек идет, как чёлн, ко дну.

      Лишь самые могучие в дремучем

      лесу не стерты были сверхмогучим,

      чье горло – кратер в сумрачной тени;

      сумели выстоять они одни,

      и, у апрелей переняв науки,

      к трудам смиренно приложили руки,

      и, страх преодолев, шагнули в дни,

      когда воздвиг неутомимый зодчий

      и оградил оплотом город отчий,

      чьи стены были знаменьями славы,

      и звери выходили из дубравы,

      людского избегая околотка;

      и пусть в крови у некоторых глотка,

      из логова шли, приминая травы,

      как будто привлеченные находкой,

      чтоб лечь к ногам святого старца кротко.

      Питают слуги с разных сторон

      разные слухи, целую стаю,

      и все