Выстрелами море запугав,

      топают в пахучий камбуз тяжко

      зверобои в алых сапогах.

      Вслед Аниська – рыжая дворняжка.

      Суп разлив запаренным парням,

      кок несет в тарелке корм Аниське.

      Хорошо сидится вместе нам

      в камбузе – в локальном коммунизме!

      Говорить свободно – не грешно,

      как макать чеснок в одну солонку.

      Все нормально. Так и быть должно.

      Истина, понятная ребенку.

      Все белуху били наравне,

      все один и тот же суп хлебают.

      Как-то и не думается мне,

      что на свете сволочи бывают.

      Странны мне и зависть и корысть.

      Подлецы – загадочные лица.

      Все помрем – зачем друг друга грызть?

      Все помрем – зачем же сволочиться?

      Если кто-то к чину и рублю

      тянется, кого-то подминая,

      этого не то что не люблю, —

      честно говоря, не понимаю.

      Может быть, я самоупоён,

      может быть, я просто слишком молод,

      в миропонимании моем

      уместиться сволочи не могут.

      Уж такое мне оно дано!

      «Узкое» – мне кто-то скажет колко.

      Узкое, но чистое оно,

      будто бы матросская койка.

      Белые ночи – сплошное «быть может»…

      Светится что-то и странно тревожит —

      может быть, солнце, а может, луна.

      Может быть, с грустью, а может, с весельем,

      может, Архангельском, может, Марселем

      бродят новехонькие штурмана.

      С ними в обнимку официантки,

      а под бровями, как лодки-ледянки,

      ходят, покачиваясь, глаза.

      Разве подскажут шалонника гулы,

      надо ли им отстранять свои губы?

      Может быть, надо, а может, нельзя.

      Чайки над мачтами с криками вьются —

      может быть, плачут, а может, смеются.

      И у причала, прощаясь, моряк

      женщину в губы целует протяжно:

      «Как твое имя?» – «Это не важно…»

      Может, и так, а быть может, не так.

      Вот он восходит по трапу на шхуну:

      «Я привезу тебе нерпичью шкуру!»

      Ну, а забыл, что не знает – куда.

      Женщина молча стоять остается.

      Кто его знает – быть может, вернется,

      может быть, нет, ну а может быть, да.

      Чудится мне у причала невольно:

      чайки – не чайки, волны – не волны,

      он и она – не он и она:

      все это – белых ночей переливы,

      все это – только наплывы, наплывы,

      может, бессонницы, может быть, сна.

      Шхуна гудит напряженно, прощально.

      Он