Уходит день, в углах синее тени.

      Бледнеют туч румяные края.

      Ко мне, как медвежонок, на колени

      карабкается девочка моя.

      Беру ее, касаюсь шейки тонкой,

      откидываю волосы со лба.

      Она смеется беззаботно, звонко,

      она со мной, храни ее судьба!

      В такое время нелегко на свете,

      и много в жизни сожжено дотла.

      Я никогда не думала, что дети

      приносят столько мира и тепла.

      В оцепененье стоя у порога,

      я слушаю с бессмысленной тоской,

      как завывает первая тревога

      над черною, затихшею Москвой.

      Глухой удар,

      бледнеющие лица,

      колючий звон разбитого стекла,

      но детский сон сомкнул твои ресницы.

      Как хорошо, что ты еще мала…

      Десятый день мы тащимся в теплушке,

      в степи висит малиновая мгла,

      в твоих руках огрызок старой сушки.

      Как хорошо, что ты еще мала…

      Четвертый год отец твой не был дома,

      опять зима идет, белым-бела,

      а ты смеешься снегу молодому.

      Как хорошо, что ты еще мала…

      И вот – весна.

      И вот – начало мая.

      И вот – конец!

      Я обнимаю дочь.

      Взгляни в окошко,

      девочка родная!

      Какая ночь!

      Смотри, какая ночь!

      Текут лучи, как будто в небе где-то

      победная дорога пролегла.

      Тебе ж видны одни потоки света…

      Как жалко мне, что ты еще мала!

      У сутулых камней качало

      незнакомый глубинный груз:

      рыжих водорослей мочало,

      голубое желе медуз.

      А на смуглой ворчащей гальке,

      в яркой пене, бегущей вниз,

      оставались стекляшки, гайки

      и десятки патронных гильз.

      И ребенок в белой панамке,

      торопясь, хватал из воды

      то ли камушки, то ль останки

      похороненной здесь беды.

      Года прошли,

      а помню, как теперь,

      фанерой заколоченную дверь,

      написанную мелом цифру «шесть»,

      светильника замасленную жесть,

      колышет пламя снежная струя,

      солдат в бреду…

      И возле койки – я.

      И рядом смерть.

      Мне трудно вспоминать,

      но не могу не вспоминать о нем…

      В Москве, на Бронной, у солдата – мать…

      Я знаю их шестиэтажный дом,

      московский дом…

      На кухне примуса,

      похожий на ущелье коридор,

      горластый репродуктор,

      вечный спор

      на лестнице… ребячьи голоса…

      Вбегал он, раскрасневшийся, в снегу,

      пальто расстегивая