Не ведется в доме разговоров

      про давно минувшие дела,

      желтый снимок – пароход «Суворов» –

      выцветает в ящике стола.

      Попытаюсь все-таки вглядеться

      пристальней в туман минувших лет,

      увидать далекий город детства,

      где родились мой отец и дед.

      Утро шло и мглою к горлу липло,

      салом шелестело по бортам…

      Кашлял продолжительно и хрипло

      досиня багровый капитан.

      Докурив, в карманы руки прятал

      и в белесом мареве зари

      всматривался в узенький фарватер

      Волги, обмелевшей у Твери.

      И возникал перед глазами

      причал на стынущей воде

      и домик в городе Казани,

      в Адмиралтейской слободе.

      Судьбу бродяжью проклиная,

      он ждет – скорей бы ледостав…

      Но сам не свой в начале мая,

      когда вода растет в кустах

      и подступает к трем оконцам

      в густых гераневых огнях,

      и, ослепленный мир обняв,

      весь день роскошествует солнце;

      когда прозрачен лед небес,

      а лед земной тяжел и порист,

      и в синем пламени по пояс

      бредет красно-лиловый лес…

      Горчащий дух набрякших почек,

      колючий, клейкий, спиртовой,

      и запах просмоленных бочек

      и дегтя… и десятки прочих

      тяжеловесною волной

      текут с причалов, с неба, с Волги,

      туманя кровь, сбивая с ног,

      и в мир вторгается свисток –

      привычный, хрипловатый, долгий…

      Волны медлительный разбег

      на камни расстилает пену,

      и осточертевают стены,

      и дом бросает человек…

      С трехлетним черноглазым сыном

      стоит на берегу жена…

      Даль будто бы растворена,

      расплавлена в сиянье синем.

      Гремят булыжником ободья

      тяжелых кованых телег…

      А пароход – как первый снег,

      как лебедь в блеске половодья…

      Пар вырывается, свистя,

      лениво шлепаются плицы…

      …Почти полсотни лет спустя

      такое утро сыну снится.

      Проснувшись,