Приняв империи кормило

      Рукою римлянки шальной,

      Ты даже цезарей затмила

      Разгулом похоти больной.

      И мог ли Клавдий золотушный,

      Любивший лишь покушать всласть,

      Насытить ласкою тщедушной

      Твою чудовищную страсть.

      И ты из цезарской постели,

      Сменив пурпуровый хитон

      На плащ рабыни, с дрожью в теле

      Шла в гладиаторский притон.

      Где распален твоею жаждой,

      Твоим восторгом заражен,

      Давил могучим телом каждый

      Тебя нежнейшую из жен.

      Где отвечая пылом силе,

      Ты трепетала как лоза,

      И, расширяясь, чуть косили

      Твои прекрасные глаза.

      А после в цирке равнодушно,

      Ты посылала на убой

      Еще вчера от страсти душной

      В поту дышавших над тобой.

      Любовью к прошлому ведом,

      Во тьме годов тебя отметив,

      Я посетил твой старый дом,

      Борис Петрович Шереметев!

      Вы давно мечту таите,

      Уважаемый мой сэр,

      Поселиться на Таити,

      Бросив РСФСР.

      Правда, может быть вначале

      Жаль Вам будет той страны,

      Где живем мы без печали

      Все свободны и равны.

      Но утешьтесь, там за это

      Солнце впятеро палит,

      И неведом для поэта

      Фантастический Главлит

      Там немудрствующих янки

      Презирая за дела,

      Щеголяют таитянки

      В чем их мама родила.

      И по зарослям шагая,

      Каждый маленький прохвост

      Может видеть попугая

      И схватить его за хвост.

      Там по женскому вопросу

      Не заезжены пути,

      И родному Наркомпросу

      Можно пользу принести,

      На досуге после чая,

      Для рабочих и крестьян,

      Терпеливо изучая

      Быт и нравы обезьян.

      Но мечту свою таите,

      А не то Вас без труда

      Водворят не на Таити,

      А похуже кой-куда!

      По воробьям из пушек: бум и бах,

      От множества цитат изнемогая,

      С похвальным постоянством попугая

      Твердил одно и тоже Авербах.

      Лелевич спичкой ковырял в зубах,

      Глазами одобрительно мигая,

      А в воздухе, попутчиков пугая,

      Струился дух рабкоровских рубах.

      Тирады смысл под фразами запрятав,

      Кого-то клял взъерошенный Арватов,

      Бард от сохи не мог двух слов связать,

      Грозя на мир пустить свою когорту,

      И повторив раз двадцать: «так сказать»,

      Малашкин, наконец, послал всех к черту.