Уже двенадцать дней не видно берегов,

      И ночь идет за днем, как волк за тихой серной,

      И небо кажется бездонною цистерной,

      Где башни рушатся туманных городов…

      Уже двенадцать дней, как брошен Карфаген,

      Уже двенадцать дней несут нас вдаль муссоны!..

      Не звякнет тяжкий меч, не дрогнет щит червленый,

      Не брызнет белизной узор сидонских стен…

      Напрасно третий день жгут синие куренья,

      Напрасно молится у черной мачты жрец,

      Напрасно льют на нард шипящий жир овец:

      Свирепый Посейдон не знает сожаленья…

      На грязной палубе, от солнца порыжелой,

      Меж брошенных снастей и рваных парусов,

      Матросы тихо спят; и горечь летних снов

      Телами смуглыми безмолвно овладела…

      И ночь идет за днем… Пурпуровую нить

      Прядет больной закат за далью умиранья…

      Но нам страшней громов, и бури, и рыданья —

      В горящей тишине дрожащий возглас: «Пить!»

      И ночь холодная идет стопой неверной,

      Рассыпав за собой цветы поблекших снов…

      Уже двенадцать дней не видно берегов,

      И ночь идет за днем, как волк за тихой серной…

      Когда наскучат ей лукавые новеллы

      И надоест лежать в плетеных гамаках,

      Она приходит в порт смотреть, как каравеллы

      Плывут из смутных стран на зыбких парусах.

      Шуршит широкий плащ из золотистой ткани;

      Едва хрустит песок под красным каблучком,

      И маленький индус в лазоревом тюрбане

      Несет тяжелый шлейф, расшитый серебром.

      Она одна идет к заброшенному молу,

      Где плещут паруса алжирских бригантин,

      Когда в закатный час танцуют фарандолу,

      И флейта дребезжит, и стонет тамбурин.

      От палуб кораблей так смутно тянет дегтем,

      Так тихо шелестят расшитые шелка.

      Но ей смешней всего слегка коснуться локтем

      Закинувшего сеть мулата-рыбака…

      А дома ждут ее хрустальные беседки,

      Амур из мрамора, глядящийся в фонтан,

      И красный попугай, висящий в медной клетке,

      И стая маленьких бесхвостых обезьян.

      И звонко дребезжат зеленые цикады

      В прозрачных венчиках фарфоровых цветов,

      И никнут дальних гор жемчужные громады

      В беретах голубых пушистых облаков.

      Когда ж проснется ночь над мраморным балконом

      И крикнет козодой, крылами трепеща,

      Она одна идет к заброшенным колоннам,

      Окутанным дождем зеленого плюща…

      В аллее голубой, где в серебре тумана

      Прозрачен чайных роз тягучий аромат,

      Склонившись, ждет ее у синего фонтана

      С виолой под плащом смеющийся мулат.

      Он будет целовать пугливую креолку,

      Когда поют цветы и плачет тишина…

      А в облаках, скользя по голубому шелку,

      Краями острыми едва шуршит луна…

      Встает