Сжимает разбитую ногу

      Гвоздями подбитый сапог,

      Он молится грустному богу;

      Молитвы услышит ли бог?

      Промечут холодные зори

      В поля золотые огни…

      Шумят на багряном просторе

      Зеленые вязы одни.

      Лишь ветер, сорвавшийся с кручи,

      Взвихрит серебристую пыль,

      Да пляшет татарник колючий,

      Да никнет безмолвно ковыль.

      А ночью покроет дороги

      Пропитанный слизью туман,

      Протопчут усталые ноги,

      Тревогу пробьет барабан.

      Идет, под котомкой сгибаясь,

      В дыму погибающих сел,

      Беззвучно кричит, задыхаясь,

      На знамени черный орел.

      Протопчет, как дикая пляска,

      Коней ошалелый галоп…

      Опускается медная каска

      На влажный запы5ленный лоб.

      Поблекли засохшие губы,

      Ружье задрожало в руке;

      Запели дозорные трубы

      В деревне на ближней реке…

      Сейчас над сырыми полями

      Свой веер раскроет восток…

      Стучит тяжело сапогами

      И взводит упругий курок…

      В серой треуголке, юркий и маленький,

      В синей шинели с продранными локтями, —

      Он надевал зимой теплые валенки

      И укутывал горло шарфами и платками.

      В те времена по дорогам скрипели еще дилижансы,

      И кучера сидели на козлах в камзолах и фетровых шляпах;

      По вечерам, в гостиницах, веселые девушки пели романсы,

      И в низких залах струился мятный запах.

      Когда вдалеке звучал рожок почтовой кареты,

      На грязных окнах подымались зеленые шторы,

      В темных залах смолкали нежные дуэты,

      И раздавался шепот: «Едет Суворов!»

      На узких лестницах шуршали тонкие юбки,

      Растворялись ворота услужливыми казачками,

      Краснолицые путники почтительно прятали трубки,

      Обжигая руки горячими угольками.

      По вечерам он сидел у погаснувшего камина,

      На котором стояли саксонские часы и уродцы из фарфора,

      Читал французский роман, открыв его с середины,

      «О мученьях бедной Жульетты, полюбившей знатного сеньора».

      Утром, когда пастушьи рожки поют напевней

      И толстая служанка стучит по коридору башмаками,

      Он собирался в свои холодные деревни,

      Натягивая сапоги со сбитыми каблуками.

      В сморщенных ушах желтели грязные ватки;

      Старчески кряхтя, он сходил во двор, держась за перила;

      Кучер в синем кафтане стегал рыжую лошадку,

      И мчались гостиница, роща, так что в глазах рябило.

      Когда же перед ним выплывали из тумана

      Маленькие