День за днем, цветущий и летучий,

      мчится в ночь, и вот уже мертво

      царство исполинское, дремучий

      папоротник счастья моего.

      Но хранится, под землей беспечной,

      в сердце сокровенного пласта

      отпечаток веерный и вечный,

      призрак стрекозы, узор листа.

      Спадая ризою с дымящихся высот

         крутого рая – Слава! Слава! —

      клубится без конца, пылает и ползет

         поток – божественная лава…

      И Сила гулкая, встающая со дна,

         вздувает огненные зыби:

      растет горячая вишневая волна

         с роскошной просинью на сгибе.

      Вот поднялась горбом и пеной зацвела,

         и нежно лопается пена,

      и вырываются два плещущих крыла

         из пламенеющего плена.

      И ангел восстает стремительно-светло,

         в потоке огненном зачатый, —

      и в жилках золотых прозрачное крыло

         мерцает бахромой зубчатой.

      И беззаветную хвалу он пропоет,

         на миг сияя над потоком, —

      сквозными крыльями восторженно всплеснет,

         исчезнет в пламени глубоком.

      И вот возник другой из пышного огня,

         с таким же возгласом блаженства:

      вся жизнь его звенит и вся горит, звеня,

         и вся – мгновенье совершенства.

      И если смутно мне, и если даль мутна,

         я призываю эти зыби:

      растет горячая вишневая волна

         с роскошной просинью на сгибе…

      Ты все глядишь из тучи темно-сизой,

      и лилия – в светящейся руке;

      а я сквозь сон молю о лепестке

      и все ищу в изгибах смутной ризы

      изгиб живой колена иль плеча.

      Мне твоего не выразить подобья

      ни в музыке, ни в камне… Исподлобья

      глядят в мой сон два горестных луча.

      И утро будет: песни, песни,

      каких не слышно и в раю,

      и огненный промчится вестник,

      взвив тонкую трубу свою.

      Распахивая двери наши,

      он пронесется, протрубит,

      дыханьем расплавляя чаши

      неупиваемых обид.

      Весь мир, извилистый и гулкий,

      неслыханные острова,

      немыслимые закоулки,

      как пламя, облетит молва.

      Тогда-то, с плавностью блаженной,

      как ясновидящие, все

      поднимемся, и в путь священный

      по первой утренней росе.