От взгляда, лепета, улыбки

      в душе глубокой иногда

      свет загорается незыбкий,

      восходит крупная звезда.

      И жить не стыдно и не больно;

      мгновенье учишься ценить,

      и слова одного довольно,

      чтоб все земное объяснить.

      Позволь мечтать… Ты первое страданье

      и счастие последнее мое.

      Я чувствую движенье и дыханье

      твоей души… Я чувствую ее,

      как дальнее и трепетное пенье…

      Позволь мечтать, о, чистая струна!

      Позволь рыдать и верить в упоенье,

      что жизнь, как ты, лишь музыки полна.

      Мерцательные тикают пружинки,

      и осыпаются календари.

      Кружатся то стрекозы, то снежинки,

      и от зари недолго до зари.

      Но в темном переулке жизни милой,

      как в городке на берегу морском,

      есть некий гул; он дышит смутной силой,

      он ширится; он с детства мне знаком.

      И ночью перезвоном волн да кликом

      струн, дальних струн, неисчислимых струн,

      взволнован мрак, и в трепете великом

      встаю на зов, доверчив, светел, юн…

      Как чувствуешь чужой души участье,

      я чувствую, что ночи звезд полны;

      а жизнь летит, горит и гаснет счастье,

      и от весны недолго до весны.

      Мой календарь полуопалый

      пунцовой цифрою зацвел;

      на стекла пальмы и опалы

      мороз колдующий навел.

      Перистым вылился узором,

      лучистой выгнулся дугой,

      и мандаринами и бором

      в гостиной пахнет голубой.

      Стою я на крыльце. Напротив обитает

      ценитель древностей; в окошке пастушок

      точеный выставлен. В лазури тучка тает,

         как розовый пушок.

      Гляди, фарфоровый блестящий человечек:

      чернеют близ меня два голых деревца,

      и сколько золотых рассыпанных сердечек

         на ступенях крыльца.

      На мызу, милые! Ямщик

      вожжею овода прогонит,

      и – с Богом! Жаворонок тонет

      в звенящем небе, и велик,

      и