Дни протекали за днями. Уж ветер опрашивал ветви:

      нет ли янтарных листков? И бредину в лиловом овраге

      мучил, и мучил березку в нашем саду убогом.

      Ах, как он стал тосковать, изгнанник таинственный! Тучи

      тяжко над морем влеклись, и глядел он все чаще, все чаще

      с бледной песчаной косы в равнодушную даль – не видать ли

      паруса, белого друга?

                                                       А я – заклинала я ветер!

      Выйди, взыграй, волновой! Отклони корабли роковые!

      О, не пускай их сюда! Занавесь беспросветным туманом

      остров задумчивый мой, чтоб со мною б остался навеки

      царь безвестного края!

                                                        Мольбам моим, скорбным и страстным,

      ветер лукавый не внял…

                                                             Помню, в тот день я проснулась

      поздно, и в черный платок завернулась, и вышла лениво.

      Пасмурно, пасмурно было; к морю я шла и бессвязно

      думала все об одном, о любви своей пламенно-пленной:

      ключ бы найти золотой – пронзительно-яркое слово!

      Я очутилась у моря, и вдруг мое сердце скатилось

      в бездну. Вон там старший брат мой

                                                                              вволакивал лодку на сушу,

      а там, далече, далече, серебряный узился парус.

      Молвил спокойно рыбак, на плечо блестящие весла

      вскинув: «Ты опоздала… Купеческий пестрый кораблец

      друга увез твоего; торопил он меня: не успеем,

      ах, не успеем подплыть! Я смеялся», – и, крепко ступая,

      брат удалился. А там, между морем и мороком, парус

      вспыхнул в случайном луче и потух – навеки…

                                                                                                            Прощай же!

      Светлый, безмолвный скиталец. Не чуяли дольние души

      гордой