но лик мой будет скрыт. Таюсь, неуязвимый.

      Золотоокие мне служат серафимы…

      В моем пронзительно-лазоревом раю,

      неописуемым огнем переливаясь,

      блистая трепетно и радостно свиваясь,

      я словно гралица безгранная стою!

      И в рай мой снидут все бродившие по склонам

      туманным бытия. Над ними, с пышным звоном,

      я крылья зыбкие раскину, и тогда

      их чувство обоймет полета ликованья, —

      как если б дрогнула вся бездна мирозданья

      и в бездне каждая запела бы звезда,

      как если б действенный, мгновенный трепет некий, —

      восторга полнота – продлился бы навеки,

      все возрастающий; и в этом ярком сне

      им будет грезиться, что где-то в полдень синий

      на глади мраморной блаженный блеск павлиний

      безмерно ширится, струясь по белизне.

      Остров мой хмурый стоит, как в пустыне глухая могила.

      Жуткая вешняя ночь. Огневые разрывы. Бушует

      буря. То мчатся, ликуя, то бьются челом об утесы

      грешные волны.

                                           Утром на тихий и пасмурный берег

      я по тропе каменистой спустилась. Там я любила

      грезить о сказочной встрече. Душу мою затуманить

      злобным дыханьем горбунья-судьба еще не успела.

      Было семнадцать мне лет. Соленый и сладостный ветер

      в губы меня целовал, и я гулкую песню пела:

      Посети мой остров темный…

      Ты запомнишь день сырой,

      два-три ландыша в овраге,

      ропот влаги под горой.

      Ждать тебя на берег мутный

      выйду утром, и вдали —

      да восстанут из тумана

      великаны – корабли.

      Это всё твои подарки:

      птицы яркие, цветы,

      грозди лалов и жемчужин, —

      ты мне нужен, только ты!

      Полюби мой остров дивий!

      Дай в заливе отдохнуть

      кораблям золотозарным

      и о царстве позабудь!

      Пела, потом приумолкла и шла, окруженная ветром.

      Пасмурно, пасмурно было… Одни только лужи светились

      на лукоморье унылом… Тяжелые, тусклые волны

      после ночного разгула задумались важно, и тучи,

      сумрачно-сизые тучи, низко над ними стояли,

      будто угрюмая рать, на бой опоздавшая… Чайки,

      в сумраке этом кружась, – как снежинки, блистали и гасли…

      И подивилась я диву: лежал на галечнике влажном

      темный обломок, бревно с полустертой резьбою по краю,

      а