В начале – тихий дом, и здесь

      Живут герои Ариосто:

      С них смерть навеки сбила спесь,

      У них бесхитростно и просто

      Цветет блаженство на лице.

      А близ провала – там, в конце —

      Есть особняк героев Кафки,

      И каждый мыслит: «Как я цел

      Остался средь вселенской давки?…»

      – И не решит никто задачи…

      …На протяженье мостовой —

      От Дома смеха к Дому плача —

      Подземный мерный пульс живой,

      И крови полная отдача

      И поит, и во всей красе

      Сырую землю содрогает…

      С тем сердцем, словно Одиссей

      С сиренами, мой слух играет.

      Был мальчиком кудлатым,

      И у корней, где мох,

      Как рядом с тайным кладом,

      Стоять часами мог:

      Там муравьи копали,

      Фундамент возводя,

      И маленькие пальмы

      Лоснились от дождя.

      И жил народ любезный

      В стране лесов и вилл,

      А он, как дух небесный,

      Над нею волен был.

      Но мальчик стал подростком —

      И ощутил, скорбя,

      В садах, под корнем скользким,

      В такой стране – себя.

      И только много позже,

      Покинув путь кривой,

      Внезапно понял с дрожью,

      Кто смотрит на него.

      Внезапною зарею ранней

      Разбужен мальчик.

      Он взволнован

      Цветным сверканием собраний

      И бесконечно звездным, новым,

      Слепящим небом.

      Там, над домом,

      Все ожило – и смотрят люди

      Вслед лицам, некогда знакомым,

      И взглядам, гаснущим в салюте.

      И на балконе замер мальчик:

      Под ним – в сибирский лес длиною —

      В обрядовых застыла плачах

      Толпа зарезанных войною.

      Но вдруг – средь мертвых – вдох и выдох:

      Из них один стоит всех выше,

      Один из некогда убитых

      Над городом внезапно дышит…

      И понял он, что без порезов

      Прожитых жизней – жив не будешь,

      Что прошлое не схватишь трезво,

      И только опрометью – скрутишь.

      В солнце птицы стреляли, как в цель,

      Затащив беззащитное за реку.

      Вдруг – дыханье Его на лице:

      Я горел. Он держал меня за руку.

      В торопливой, толпливой воде

      Он не дал, по наитью единому,

      Обезмолвиться в мире людей,

      Стрекотать средь полей по-звериному.

      Но и зрячим поет поводырь,

      И прозренье надежное дарит нам —

      Ярче сада, бурливей воды,

      И заката