И снилось мне, что каждый строил дом —

      И, возведя, селился в нем навечно:

      В норе подземной делался кротом,

      Иль возносился, Путь построив Млечный,

      Иль вырыв русло, делался рекой, —

      Что начал, то заканчивал без риска.

      А я ушел настолько далеко,

      Что стал бездомным, возвратившись близко.

      По лестнице-ели,

      Минуя за ярусом ярус,

      То в вихре, то в теле,

      То в радость впадая, то в ярость, —

      До облака-блика,

      До стога, до рога оленья,

      До цели великой —

      До полного отождествленья…

      Жильцы бульвара, в летнем истощенье,

      Стенали – от корней и до вершин.

      Асфальт, в рекламном красном освещенье,

      Кишел, гудя, нарывами машин.

      И по больному городскому телу

      Он к центру шел, где фары в полутьме

      Сновали в страхе, потеряв пределы,

      Как мысли в помрачившемся уме.

      Он шел и думал: «Стоит ли стараться?

      Влюбляйся в город, бойся и спеши —

      Но после трех тяжелых операций

      Лишишься легких, сердца и души.

      Иль на попранье создан я и на смех,

      Иль только кожа – щит мой и броня,

      Чтоб скальпель пляской рассечений властных

      За гранью дней ощупывал меня?

      Нет, преданный некровным этим узам,

      Я тихий свет предвижу впереди, —

      Осмотрен всеми и никем не узнан,

      Я в мир иной готовлюсь перейти…»

      Был город жив – без слова и без жеста,

      Одним накалом бьющихся огней. —

      «О Ты, навек оставивший блаженство

      Для боли крестной! Снизойди ко мне.

      Я по любви тоскую в веке темном,

      А Ты на смерть сошел с крутых высот.

      Услышь того, кто в городе бездомном,

      Тебя не зная, лишь Тобой живет!

      В рогах драконьих, в камне гордых башен,

      Ряды окон – лукавые уста…

      Я не от мира: он мне чужд и страшен.

      Я в детстве слышал о любви Христа…»

      И вдруг, среди сверкания и жути,

      Взбурлили воды в чаше восковой —

      И он узрел пути и перепутья,

      Увидел узел жизни вековой,

      И, просиявши на заглохших тропах,

      Взыграла речь невиданных зарниц:

      Он слушал Свет – и тайны смертных сроков

      Читал в раскрытых книгах встречных лиц.

      В леса скорбей, в кустарник сердца дикий

      Вошла любовь – и дымом вышел страх:

      Он слушал Свет – и пел хвалу

      Владыке На незнакомых миру языках.

      Все, что я вижу, есть Ты.

      Но когда устает мое зренье

      Ткать – из ночей лучевых —

      Жизни бескрайней лицо, —

      Пестро в зрачках, и сады

      Вижу. На них Ты распался,

      Чтобы тем ближе сиял

      Образ Твой прежний во мне.

      Вновь собираю