В чаду вороньем, в чёрной пене ли

      Шёл некий год. И гулы шли.

      И нарастал закат империи

      Багровой глыбою вдали.

      И в некий час ударил колокол,

      Раскалывая небеса.

      И всё осыпалось осколками,

      В которых август угасал.

      И в злато, было уж зачахшее,

      Тоской высокою вплелись

      И благородство, и отчаянье…

      И первый холод от земли.

      И в грязи втоптанное чернию,

      Вкусив смирения удел,

      Звучало гордо отречение

      Словами: «Верую в людей!»

      Поэты пишут. Их читают.

      Грозит пришествие Христа.

      С деревьев листья облетают,

      Как до́лжно листьям облетать.

      И это есть. И это было.

      И это явь. И это ложь.

      Вот спекулянт торгует мылом

      И держит свёрток под полой.

      Картина осени глубокой:

      Как сто, как двести лет назад.

      «Спаси меня, моя работа!»

      Кого спасать, зачем спасать?..

      Вот человек идёт хромает.

      А дальше улица пуста.

      В стране закончится бумага

      И будет не на чем писать.

      Ещё в стране разрухи нету,

      Ещё пока идёт грызня.

      В стране закончатся поэты,

      Но это будет без меня.

      Листву срывает и уносит.

      Пустеет скверик за углом.

      Трамваи сетуют на осень

      И громыхают тяжело.

      Провинциал грустит по-бийски,

      Осенней моросью прошит.

      А в переулке, как грабитель,

      С прохожих ветер рвёт плащи.

      Но всё напрасно: глухо, плотно

      Защищены остатки душ.

      И всё на свете по талонам,

      Как хлеб в 17-м году.

      Ночь города в окно посеяна

      С есенинской похмельной нежностью,

      Раскинуто бельё постельное,

      Как Русь безропотная, снежная.

      Возможны ли другие ценники,

      Когда и дверь разбойно взломана!..

      И самые глухие циники

      Лишь ухмыльнутся: – Нецелована!

      Что мне до них! Я сам пожалован

      В жестокий чин душеспасителя.

      Я, как Москва, горю пожарами –

      Не за Россию, за спасибо.

      Пожалуйста – слюною сглатываю.

      Молчу убого и бескровно,

      Убитый беззащитной правдою…

      Молчу, как русский на допросе.

      Слова увязли в горле сваями,

      В них грубость, глупость пошлых реплик.

      Бессловие восходит к святости

      И напивается… как грешник.

      Я не люблю повальной пьяности:

      Когда я пью, пока не падаю.

      Но как ещё достигнуть ясности?!

      Как грустно в мире пахнет падалью!..

      Я не Христос: моё пришествие

      Вам не грозит