Не менее горда и человечна,

      Иоанна, страха чуждая, сердечно

      На рыцаря смотрела своего

      И сокрушалась только за него;

      Их юность, тел прекрасных белоснежность

      В них против воли пробуждали нежность.

      Такой прекрасный, скромный, нежный пыл

      Родился лишь у края их могил,

      В тот миг, как колокольчиком зазвякал,

      С досадой прежней ревность слив теперь,

      И подал знак, чтоб их сажали на кол

      Противный небесам двуполый зверь.

      Но в тот же миг громоподобный голос,

      На головах вздымая каждый волос,

      Раздался: «Погодите их сажать!

      Постойте!» И решили подождать

      Злодеи, обнаружив не без страха

      На ступенях огромного монаха;

      Веревкою был препоясан он,

      И в нем легко был узнан Грибурдон.

      Как гончая, несясь между кустами,

      Почует вдруг привычными ноздрями

      Знакомый запах, сквозь лесную сень,

      Где скрылся убегающий олень,

      И вот летит вперед на резвых лапах.

      Не видя дичи, только чуя запах,

      В погоне перепрыгивает рвы,

      Назад не поворотит головы;

      Так тот, кому патрон Франциск Ассизский,

      Примчался на погонщике верхом

      Пройденным Девственницею путем,

      Упорно добиваясь цели низкой.

      «О, сын Алисы, – так воскликнул он, –

      Во имя сатанинских всех имен,

      Во имя духа вашего папаши,

      Во имя вашей набожной мамаши,

      Спасите ту, по ком томлюсь, любя.

      Я за обоих отдаю себя,

      Когда на рыцаря и на Иоанну

      Негодованье охватило вас,

      На место непокорных сам я стану;

      Кто я такой – вы слышали не раз.

      Вот, на придачу, мул, весьма пристойный,

      Примерный скот, меня носить достойный;

      Он ваш, и я б охотно присягнул,

      Что скажете вы: по монаху мул.

      О Дюнуа я толковать не стану,

      Что проку в нем мне? Подайте нам Иоанну;

      За девушку, которой пленены,

      Не пожалеем мы любой цены».

      Иоанна слушала слова такие

      И содрогалась: помыслы святые,

      И девственность, и слава для нее

      Дороже сделались, чем бытие.

      Внимая благодати вышний голос,

      В ней и любовь к бастарду не боролась.

      Она в слезах молила небеса,

      Да пронесут они опасность мимо,

      И, закрывая