Выпало и мне. Вот год с последней встречи,

      Раскружило, раскидало нас далече,

      Но держу письмо. Не только что по шифру,

      По разбросанным невинным цифрам,

      Где искать тебя, я вижу сразу, –

      Но язык письма условный,

      Как биенье жилки кровной,

      Подбодряет одинокий разум.

      Пишешь: «Долго думал я и вижу, что Пахан{118}

      Злою волею своей не столько уж ухудшил:

      Жребий был потянут, путь был дан,

      И другого – мягче, лучше –

      Кажется, что не было. Какой садовник

      Вырастил бы яблоню из кости тёрна?

      Так что, кто тут основной виновник, –

      Встретимся – обсудим. Спорно».

      Друг мой, друг! Твои слова тяжки.

      Если это так, то ведь отсюда мысль какая?!

      Ведь тогда!.. – и я рывком руки

      Одержимое перо макаю:

      «Но тогда, снимая обвиненье с Пахана,

      Не возводим ли его на Вовку?» (сиречь – Ленина).

      «Коротко: а не была ль Она

      Если и не не нужна,

      То по меньшей мере преждевременна?..»

      Сколько жив – живу иных событий ради,

      У меня в ушах иного поколения набат!

      – Почему я не был в Петрограде

      Двадцать восемь лет тому назад?

      В грозный час, когда уже возница

      Горячил, чтоб трогать, я –

      Я бы бросился под колесницу,

      За ноги коней ловя.

      «Кто здесь русский? стой!! – по праву смерти

      Я бы крикнул им из-под подков, –

      Семь раз семь сходите и проверьте –

      Путь каков?!

      Жили вы в Швейцариях – живали ли в народе?{119}

      Вы – назад ли знаете, не то что – наперёд…

      Ваше солнышко красно восходит –

      Каково взойдёт?..»