Выстрел!.. Выстрел!.. Пролетели самолёты,

      Где не в пору взялись?

      Мазанули запись…

      Нет уж, Липников – рукой неверной

      Цель неясную не бросит на планшет.

      Сухостью и хваткой инженерной,

      Доконечным, только точным знаньем, –

      Чем-то, в чём-то будит он во мне воспоминанья

      Детских благодарных лет.

      Весь – гражданский он. Выискивает в ленте.

      Сорок лет ему. В сержанты мной произведён.

      Далеко, в затолканном, в затисканном Ташкенте

      Одинокую жену оставил он.

      Пишет: «Получила семьдесят твоих рублей,

      И купила тазик ржи немолотой.

      Помнишь ли недуг, каким страдал Чарлей?»

      (А Чарлей-собачка умер с голоду.)

      «Двинем, мальчики!» Визир шкалы логарифмической

      Турича ведёт изящная рука.

      Турич родился от ссыльной политической

      И от правдолюбца-мужика.

      Был отец его и ходоком в Москву.

      Ратовал за власть Советов поперву.

      Но потом его не угодила мерке,

      На крестьянской сходке власть он обругал,

      Закатился с Сожа на Урал

      И женился там на высланной эсерке.

      Сиротой оставшись семилетним мальцем,

      Почерпнул Илюша незаёмных мыслей.

      Стёклышко уставив осторожным пальцем,

      Турич вслух читает Чесе числа.

      Чеся ловит числа не дыша,

      Не мутя дыханьем глади угломера –

      В этот миг в планшете вся его душа

      И в растворе циркуля вся вера.

      Отложить, потом соединить,

      Три прямых должны б ударить в точку.

      Гордость фирмы в том, чтоб не успели позвонить:

      «Слышите? Стреляли из лесочка!

      Спите? Нержина! Снаряды тут рвались

      В двух шагах от нас!» – с достоинством на выкрик:

      «Да давно готово, получите. Икс…

      Игрек…»

      …Чеся, как? Не в точку? Треугольник?..

      Жаль… Так двести третья цель – пока что не покойник…

      Подождём повтора, может, даст по-новой.

      Мне – звонок. Ячменников, с поста передового.

      Лейтенант Ячменников командует линейным взводом.

      Лих в бою, на переправах, в марше и в разведке.

      Он – крестьянский сын, пред сорок первым годом

      Кончивший десятилетку.

      У него простое русское обличье –

      Белый вихор, взгляд прямой и нос, широкий книзу,

      Немудрёные манеры, ласковый обычай.

      Всю войну мы с ним, и очень он мне близок.

      Дважды в день мы с ним по своду древних правил

      Не клонясь, из котелка таскаем не спеша.

      Свой рассказ о нём я б озаглавил:

      «Русская душа».

      Знал он госхлебопоставки, нищий свой колхоз,

      Добровольность займов, цену трудодня, –

      Знал, – и тут же веровал всерьёз,

      Что у русских на сердце особая броня,

      Что душой