Я вновь один. Тоскую безнадежно.

      Виденья прежних дней,

      нас звавшие восторженно и нежно,

      рассеялись, лишь стало холодней.

      Стою один. Отчетливей, ясней

      ловлю полет таинственных годин.

      Грядущее мятежно.

      Стою один.

      Тоскую безнадежно.

      Не возродить… Что было, то прошло —

      всё время унесло.

      Тому, кто пил из кубка огневого,

      не избежать безмолвия ночного.

      Недолго. Близится. С питьем идет

      ко мне. Стучит костями.

      Уста мои кровавый огнь сожжет.

      Боюсь огня… вдали, над тополями

      двурогий серп вон там горит огнями

      средь онемело-мертвенных вершин.

      Туман спустился низко.

      Один, один,

      а смерть так близко.

      Огромное стекло

      в оправе изумрудной

      разбито вдребезги под силой ветра чудной —

      огромное стекло

      в оправе изумрудной.

      Печальный друг, довольно cлез – молчи!

      Как в ужасе застывшая зарница,

      луны осенней багряница.

      Фатою траурной грачи

      несутся – затенили наши лица.

      Протяжно дальний визг

      окрестность опояшет.

      Полынь метлой испуганно нам машет.

      И красный лунный диск

      в разбитом зеркале, чертя рубины, пляшет.

      В небесное стекло

      с размаху свой пустил железный молот…

      И молот грянул тяжело.

      Казалось мне – небесный свод расколот.

      И я стоял,

      как вольный сокол.

      Беспечно хохотал

      среди осыпавшихся стекол.

      И что-то страшное мне вдруг

      открылось.

      И понял я – замкнулся круг,

      и сердце билось, билось, билось.

      Раздался вздох ветров среди могил —

      «Ведь ты, убийца,

      себя убил, —

      убийца!»

      Себя убил.

      За мной пришли. И я стоял.

      побитый бурей сокол —

      молчал

      среди осыпавшихся стекол.

      Бескровные губы лепечут заклятья.

      В рыданье поднять не могу головы я.

      Тоска. О, внимайте тоске, мои братья.

      Священна она в эти дни роковые.

      В окне дерева то грустят о разлуке

      на фоне небес неизменно свинцовом,

      то ревмя ревут о Пришествии Новом,

      простерши свои суховатые руки.

      Порывы метели суровы и резки

      Ужасная тайна в душе шевелится.

      Задерни, мой брат, у окна занавески:

      а то будто Вечность в окошко